"На волю, всех на волю!" (с) "Возраст дури не помеха" (с)
galtara.ru/authors/eva_shvarcz/chetyrnadczatyj_...
Четырнадцатый сонет
читать дальше
Авторы: Ева Шварц, Arnoshka
Бета: нет
Гамма: нет
Категория: Слэш
Пейринг: Рокэ Алва/Марсель Валме
Рейтинг: G
Жанр: Romance Drama
Размер: Миди
Статус: Закончен
Дисклеймер: Все права на героев и мир принадлежат В.В. Камше.
Аннотация: нет
Комментарий: автор стихов Arnoshka.
Предупреждения: нет
I
Вгрызшаяся в лес дорога из обомшелых серо-зеленых камней напоминала плохо заживший уродливый шрам; в переломанном искореженном кустарнике, впрочем, по-прежнему пели птицы. Валме тоскливо вздохнул. Пропасть была уже близко, и глазеть по сторонам сейчас было своего рода малодушием, но стоит ли лишний раз смотреть в бездну? Ведь она может посмотреть в тебя.
От этой нелепой мысли Марсель улыбнулся. Что ж, все дела улажены, письма написаны; жаль только неоконченного венка сонетов, который он начал еще в Фельпе и в котором сам Алва! сочинил строку, но стихи, в конце концов, дело наживное, а вот вышеупомянутый Алва...
Марсель подошел к самому краю и, вытянув шею, заглянул вниз. Пропасть была заполнена непроницаемым, едва заметно клубящимся туманом. У Валме немедленно закружилась голова. Ну нет, виконт, не для того вы полночи прыгали по собственному парку, призывая Зою вернуться, чтобы сейчас, выражаясь некуртуазно, наложить в штаны. И не для того еще битый час уговаривали Гастаки отослать вас обратно, мотивируя свое забавное поведение совершенной ошибкой, случайностью, присягой, наконец... Ведь с чего вы взяли, что никак не можете помочь Алве? А? То-то и оно.
Зоя, конечно, закатывала глаза и обзывалась дикими словами. Некоторые из них Валме услышал впервые и, конечно же, мысленно записал. Однако через полчаса ему надоело спорить; он посмотрел на клумбу — на ней лежал дурацкий сапог. Выкинутый им вчера... Десять часов назад. Еще ведь не поздно?!
...Гастаки смирилась. Валме закрыл глаза и открыл их в уже знакомом лесу; только вот дорога из камней больше не ползла — лежала, безмолвная и мертвая.
Из-под ног сорвался камушек. Бездна действительно смотрела, и это был крайне неприятный взгляд, но, в сущности, во дворце приходится ловить на себе взоры и похуже. Марсель бесшабашно ухмыльнулся и уставился на бездну в ответ.
Шелестел песок. Клубился туман. Звуки леса отдалились и доносились теперь словно сквозь вату; сквозь влажную, тяжелую муть...
Валме шагнул.
II
Темнота, казалось, была везде — плыла, то разворачиваясь бархатными полотнищами, то скручиваясь в водовороты времен; минуты утекали сквозь пальцы, проскальзывали в узкие горлышки черного стекла, какие-то голоса где-то совсем рядом ожесточенно спорили, кто-то сердился и кто-то смеялся, а он то выныривал к ним, то снова нырял в небытие... А потом звуки исчезли, звуков не было, да и могли ли они быть здесь, в этой пустоте, в которой он висит, кажется, уже целые сотни, немыслимые тысячи лет, и время щекочет кожу, время смеется, время говорит — пора...
Валме открыл глаза. Тьма по-прежнему колыхалась вокруг, но все же что-то стало другим — словно бы вдруг сгустилось пространство, а звук дыхания отразился от далеких стен. Марсель приподнялся на локте, с удивлением отметив, что у него, оказывается, этот локоть есть. И еще спина. И то, что пониже. И, что самое неприятное — все это замерзло и болит! Впору было бы предположить, что вчера он напился до беспамятства, но с чего бы он стал напиваться в таком малоприятном месте? И, кстати, в каком?..
Не без некоторого труда виконт поднялся на ноги и огляделся, но вокруг была все та же непроницаемая чернота. Память же решительно не желала давать никаких подсказок. Марсель вздохнул, потер лоб.
...Бездна. Черная пропасть, клубящийся туман, застывшие камни. Тусклое течение времени, тысячелетняя тишина. Дыра!..
— Рокэ?.. — глупо позвал виконт. Темнота не откликнулась. Валме пожал плечами. Итак, он свалился в пропасть, но, вероятно, не умер — у мертвого определенно не может так вульгарно болеть отмороженный зад. Куда он попал, однако, неясно; ясно только, что Первого маршала тут, очевидно, нет. Что ж, значит, надо найти, где он есть!
Марсель кивнул и пошарил вокруг себя — даже к путешествию в загробный мир стоило подходить подготовленным; в небольшом заплечном мешке лежали огниво, небольшой факел, запас еды... Мешка поблизости не обнаружилось. Валме пошарил еще и еще, но неведомое место, похоже, издевалось. Что ж. В сущности, темнота нам и не помеха.
Марсель встал и наугад сделал пару шагов; выставленные вперед ладони наткнулись на холодный шершавый камень. Похоже на кладку... Значит, по крайней мере, это какое-то помещение, а не просто разлом в надорской горе. Валме немного подумал и осторожно двинулся в противоположную сторону; там его вскоре тоже встретила стена. Итак, коридор или подземный ход. Что ж, в таком случае нужно выбрать направление. Виконт прислушался, но вокруг стояла непроницаемая, ватная тишина.
И тогда он просто пошел вперед.
...Путь по коридорам длился вот уже несколько часов, а может — дней. Ощущение было странным, порою Валме вообще казалось, будто он блуждает по невидимому лабиринту годы, много, очень много лет; изредка он выкрикивал в темноту имя Рокэ, но в ответ не доносилось ни звука. Усталости не было, не было вообще никаких чувств, только странное петляющее время и — злость.
Рокэ Алвы не было тоже.
Валме споткнулся — и не удержался, выругался, грязно и без затей.
А потом его лица коснулось слабое дуновение ветра.
III
Свет ослепил Марселя, когда он с силой толкнул последнюю дверь — таких дверей встречалось на его пути уже немало, а он все бежал и бежал вперед — туда, откуда явственно и дразняще прилетал ветерок, и где, несомненно, должен был быть находиться выход. Безвыходных ситуаций не бывает, ведь так?
Дверь распахнулась. Отшатнувшись назад во тьму, согнувшись от солнечного удара, Валме прикрыл ладонью обожженные глаза. Время, проведенное в лабиринте, отсюда окончательно ощущалось годами. Ветер, ворвавшийся в распахнутую дверь, донес до него запах горящих листьев и отдаленный звон тонких голосов. Ничего не понимая, Марсель осторожно приоткрыл глаза и, щурясь, выглянул в освещенный проем.
Высокая трава, пожелтевшая, осенняя; старые тополя невдалеке... Где-то кричали дети. Валме с замирающим неприятным чувством в груди шагнул через порог.
Ступени, ведущие наверх, растрескались и сплошь заросли уже увядшей в эту пору полынью. Он оглянулся — за его спиной зияла в темноту старая рассохшаяся дверь. Подвал? Да куда же его занесло, Разрубленный змей?!
Здание, в котором была вырублена эта самая дверь, тоже было очень старым: серая осыпающаяся кладка, замшелый скат крыши. Валме перестал разглядывать стены и, пожав плечами, двинулся туда, откуда доносились голоса.
За ближайшим углом узенькая заросшая тропинка превратилась в довольно утоптанную и ухоженную дорожку. Марсель пошел по ней, усиленно вглядываясь в окружающий пейзаж; все вокруг казалось смутно знакомым — и это старое здание, и черные нависающие над дорожкой ели, и ажурная ограда вдалеке. Морок? Мираж? Прыжок в пропасть на ярком осеннем свету почему-то казался теперь очень далеким, полузабытым, и порою Марселю чудилось, что он забыл что-то еще, что-то очень важное, но вспомнить это сейчас...
За следующим поворотом обнаружился просторный двор с ухоженной клумбой посередине; по лужайкам и дорожкам вокруг бродили подростки. Они перекликались, смеясь; одни сгребали большими граблями листья, другие подтаскивали тачки со всем этим ало-золотым великолепием к кострам. Сладкий дым поднимался в небо. Марсель замер, разглядывая мальчишек; они были одеты в странные одинаковые костюмчики — белые чулки, туфли, бархатные курточки, пышные воротники...
Валме обернулся, взглянув на здание — и вдруг ему показалось, что он узнает этот мрачноватый фасад; пустынные переходы галерей под крышей... Неужели?!
— Сударь, — его заметили; двое юношей подошли совсем близко, пока он считал ворон, и теперь доброжелательно смотрели на него, впрочем, нет-нет, да и постреливая глазами на его запыленный костюм и шпагу. — Сударь, вам помочь?
Марсель улыбнулся, и, кажется, даже не слишком натянуто — по крайней мере, ни тени тревоги не промелькнуло по их лицам.
— Скажите, молодые люди... Я ведь правильно понимаю... Это Лаик?
Светленький мальчик, улыбнувшись, кивнул, а высокий шатен педантично поправил:
— Высокая Школа наук и искусств Лаик, — и Валме с неожиданным ужасом уловил в его лице знакомые черты — фамильные черты Приддов.
— Сударь, — вот теперь в глазах блондина явственно плескалось беспокойство, и Валме понял, что все-таки не совладал с лицом. — Проводить вас к ректору?
— К ректору?.. Да... — Марсель потер пальцами переносицу, а потом как мог доброжелательно улыбнулся. — Да. Проводите меня к ректору.
IV
Что ж, если не знаешь, в какую сказку попал, подчинись происходящему и скоро узнаешь, подумал Валме. Мальчишки вели его по коридору, и Марсель узнавал и одновременно не узнавал эти мрачные серые стены, теперь закрытые со вкусом подобранными шпалерами. Чисто вымытые окна, ковровая дорожка на полу западного крыла... Валме посмотрел на собственные грязные сапоги. Опять сапоги! Вдруг остро и ясно вспомнилась проклятая клумба, и утренний холод, и отчаяние, медленно перерастающее в ярость.
Они остановились в небольшой приемной; блондин что-то шепнул секретарю, и молодчик с острым взглядом, снова мучительно кого-то напомнивший Валме, внимательно посмотрел на виконта.
— Как вас представить, сударь?
— Граф... Ченизу, — предусмотрительно выговорили губы.
Молодчик, если и удивился, виду не подал; зато Валме поймал на себе заинтересованный взгляд «Придда». Исчезнув за дверью, через полминуты секретарь показался снова — и учтиво распахнул перед Марселем высокую створку. Мальчишки кивнули, поворачиваясь идти по своим делам, но шагнувшему в дверной проем Валме показалось, что он снова чувствует между лопаток чей-то внимательный взгляд.
Сидящий за массивным дубовым столом старик подслеповато прищурился. Седой как лунь, высохший, дряхлый, и только выцветшие голубые глаза странно знакомы. Глаза, расширяющиеся сейчас в изумлении.
— Вы?..
Кажется, он хотел встать — но судорожно схватился за стол, оседая обратно в кресло.
— Воды! — заорал Валме, распахивая дверь. Вбежавший секретарь бросился к старцу, но тот, видимо, уже придя в себя, властно его отстранил.
— Иди, Мика, — мягко сказал он. — Все уже в порядке... А нам с этим господином надо поговорить.
Остроглазый Мика, ненавидяще сверкнув очами на Валме, подчинился. Марсель, ничего не понимая, уставился на старика. Тот улыбался, но в его глазах была печаль.
— Виконт Валме... — Скорее констатировал, чем спросил он. Марсель растерянно кивнул. — Вы, конечно, меня не узнаете...
Как реагировать, Марсель не знал, а потому продолжил вопросительно смотреть.
— Что ж, позвольте представиться... — так же мягко, как говорил с секретарем, произнес старик. — Ректор Высокой школы наук и искусств Лаик, генерал от кавалерии в отставке рэй Герард Кальперадо.
Наверное, теперь был черед для сердечного приступа у Марселя, но в груди только глухо стукнуло раз — и замерло, пока взгляд скользил по изборожденному морщинами лицу старца. Скользил, узнавая в нем того мальчика-порученца, что беспощадно будил его когда-то в Урготе; того мальчика, чьи голубые глаза всегда смотрели так чисто, любопытствующе и светло.
— Вы... Не очень-то удивлены, — сказал наконец Марсель, через силу усмехаясь.
— Мне сто восемь лет, капитан Валме, — ответил старик, и Марселю на миг почудилось, что в его глазах стоят слезы. — Я давно уже не удивляюсь ничему...
Виконт Валме понял, что смотрит на старца, неприлично открыв рот, и опустил взгляд, рассматривая столешницу. Скрипнула дверь; секретарь Мика внес и поставил на стол поднос с каким-то незнакомым ароматным напитком.
— Ох, — добродушно покачал головой престарелый рэй Кальперадо, — лучше приготовь для моего гостя шадди, мой мальчик...
— Не... Не стоит, — Марсель все-таки заставил себя оторваться от созерцания царапины на столешнице и как мог дружелюбно улыбнулся хмурому Мике. Тот, едва заметно пожав плечами, ушел.
— Молодость-молодость, — тихо рассмеялся старик. А Валме зачем-то посмотрел на свои ладони и лихорадочно попытался подсчитать, что же... Сколько же?..
— Девяносто лет, — с сочувствием пробормотал Герард. — Девяносто лет...
Пальцы Марселя дрогнули — и сжались.
V
— М-гм... Должно быть, мне следует о многом вам рассказать... — спохватился старик. Валме сделал глубокий вдох — и взял себя в руки.
— Буду премного благодарен, — улыбнулся он.
Принесли шадди.
— С чего же начать... — пожевал губами ректор и размеренно заговорил: — После пятнадцатилетнего Регентства, сполна подготовившего Талиг к эпохе перемен, мудрый и просвещенный король Карл IV за тридцать лет своего правления не только привел враждующие страны Золотых земель к миру, но и оказал неоценимую поддержку развитию наук и искусств. Подобно своему предку Карлу II, он правил железной рукой; грамотное экономическое управление, несколько победоносных войн и вовремя упрежденные внутригосударственные угрозы — и в Талиге настало время, которое ныне принято звать веком Просвещения...
У рэя Кальперадо был богатый интонациями голос хорошего ментора; Марселю на миг показалось, что время сдвинулось, и он, маясь от скуки за неудобным столом Лаик, вполуха слушает мэтра Розье и его лекцию по Истории Золотых земель.
А потом вдруг вспомнился дождливый Ургот, вечно склоненная над книгами золотоволосая голова; смущенное и радостное «Монсеньор!»...
— Герард... Неужели это действительно вы?.. — оклик вырвался прежде, чем Валме успел спохватиться. Они встретились глазами, и Марсель понял — все это правда. Это действительно Герард, и прошло девяносто лет, и Рокэ...
— Я должен вернуться, — выговорили его губы. — Дорога до Надоров не изменилась?
— М-мда. Боюсь, мне следовало все же начать с иного... — старик потер глаза таким знакомым жестом, что Валме едва не подался вперед, словно силясь поймать за краешек рукава тень воспоминания. — Послушайте меня внимательно, виконт. Девяносто лет назад, после того, как Надоры перестало трясти, а в столице прекратился бунт, герцог Алва неведомым образом объявился в Олларии. Он взял власть в свои руки; была снята блокада с Кольца Эрнани, переброшенные в Придду войска быстро усмирили дриксов. Разгромленная морисками Паона сама взмолилась о мире. А спустя четыре месяца невероятной силы землетрясение стерло с лица земли Надор. Теперь там новые горы... В Гальтаре случилось то же самое. — Рэй Кальперадо немного помолчал. — Ну а Первый маршал Талига, один из величайших полководцев и мудрейших правителей, умер тридцать четыре года назад, такой же золотой осенью, в собственной постели...
Звякнула чашечка о фарфоровый край блюдца.
— Новые горы?.. — медленно переспросил Валме. Старик вздохнул.
— Вы считаетесь национальным героем, капитан Валме. Никому неизвестно в точности, что произошло с Рокэ Алвой и с вами после того, как вы покинули Кагету, а оставленные вами письма несколько неясны...
Вчера. Я написал эти проклятые письма вчера, подумал Марсель.
— Монсеньор... Герцог Алва сказал нам только одно: вы погибли героем. И, конечно, никто не усомнился в его словах.
Теперь надо было говорить Марселю, но слова не шли. Герард вздохнул, внезапно показавшись виконту дряхлым как само время.
— Мы с Рокэ стали друзьями в последние годы его жизни. И, наверное, одному из немногих, он рассказал мне про выходцев, про Надоры, про дыру... Он, еще не видя ваших писем, знал, что с вами произошло... Но никому не рассказал.
Марсель рассмеялся. Он ничего не мог с собой поделать; смех душил. Что-то внутри холодно констатировало, что это истерика, но такое было попросту невозможно — истерика? У виконта Валме?!
— Марсель... — тихо сказал старик, когда смех Валме, обмелев, иссяк. — Что же там случилось на самом деле?
Валме поднял взгляд и честно ответил:
— Не знаю.
VI
После получаса молчания и нескольких чашечек шадди стало чуть легче. По крайней мере, способность размышлять вернулась вполне.
— Девяносто лет? — переспрашивал Валме, лихорадочно думая. Ректор Лаик кивал. — Умер в собственной постели? Надоров больше нет?
Кивок. Кивок.
— Выходцы?
— С тех пор, насколько мне известно — а я немного занимался этой темой, — выходцы больше не появлялись. После Излома вообще прекратились все хоть сколько-нибудь мистические события, ну, если не считать за таковые, конечно, сдохшую от «сглаза» корову у соседа...
Валме кивнул тоже — и поморщился.
— Так вы говорите, вы прыгнули в эту... дыру вчера? — уточнил старик, рассеянно глядя куда-то сквозь Марселя. — Но как же это возможно... Неужели мы чего-то не знаем о сущности времени...
Дыры не существует вот уже девяносто лет, и на ее месте уже успел смениться не один десяток поколений птичек или там кабанчиков, подумал Валме. Отправляться туда смысла нет. Поехать в какую-нибудь Ноху или Дору и хорошенько позвать Зою? Попробовать обязательно надо. Интересно, жив ли еще, если можно так выразиться о призраке, присной памяти Валтазар? И куда, любопытно было бы узнать, делась Рожа...
На башне ударил колокол, возвращая Марселя к насущному. Судя по всему, очнулся и Герард. Они посмотрели друг на друга.
— Что же нам с вами делать... — пробормотал старец. Валме пожал плечами.
— Съезжу в Олларию, покручусь, погляжу... Да, а что там с моим собственным родом, кстати?
— Главою сейчас Водемон, — рассеянно ответил Кальперадо, — несметные полчища ваших двоюродных внуков уже посетили при мне Лаик и еще посетят... Но вам нельзя ехать в таком виде! Да и вечереет...
Валме (уже, по совести, впрочем, не Валме, теперь этот титул небось носит какой-нибудь племянник в два раза старше его самого) нахмурился. Герард, видимо, уловив его настроение, вздохнул еще раз.
— Я прикажу подобрать вам что-нибудь из одежды. Коня и современных денег вам тоже дадут. А пока... Вы ведь не откажетесь перекусить?
VII
К Олларии Валме подъехал уже на закате. Медленно исчезающее за горизонтом солнце заливало розовым огнем новенькие светлые стены; стражники в незнакомой красивой форме спросили его имя, Марсель представился Готье Валмоном. Наверняка ведь хоть кого-нибудь из его многочисленных племянников так зовут?
Столица распахнулась перед ним блеском и шумом; несмотря на поздний час по мощеным улицам Олларии тек народ. Кареты и повозки, верховые аристократы и пешие мастеровые с красными лицами; крики торговок, улицы, площади, старые дома...
Марсель узнавал Олларию и одновременно не узнавал ее. Людской поток вынес его к Ружскому дворцу; дворец сиял, и гвардейцы в черном и золотом стояли в карауле. По мостовой прогромыхала телега, и серый трехлетка под Марселем дернулся, оттирая виконта к самой ограде; Марсель натянул поводья, усмиряя коня.
Город клубился вокруг него, растекался по переулкам и снова выплескивался на площадь, а Валме вдруг ощутил себя невыразимо лишним, каким-то несуществующим. Чувство было таким пронзительным, что все на миг стало полностью иллюзорным, и ему показалось, что он снова бредет в непроницаемой тьме бесконечного коридора, вдоль шершавой стены...
Серый переступил; звонко стукнули о булыжник подковы. Валме оскалился и дал жеребцу шенкелей. Не время расклеиваться, виконт!
К Нохе он подъехал уже в темноте. Аббатство казалось холодным и абсолютно неживым; интересно, где теперь проводят дуэли?.. Марсель спешился у коновязи, привязал коня; ворота оказались заперты, и на стук не отозвался никто. Валме пожал плечами и медленно пошел вдоль стены.
Влажная штукатурка под пальцами; темень, скалящийся в щель между крышами бледный месяц... Боковая калитка отозвалась ржавым стоном, открываясь; Марсель помедлил — так легко?..
Между плит двора пробивалась трава. Ноха была пуста и мертва, это стало понятно сразу. Под пронзительным взглядом месяца Валме прошел через боковой двор во внутренний и остановился.
— Зоя... — несколько неуверенно позвал он. — Капитан Гастаки!
Шорох ветра — и больше ничего.
За ночь Валме объехал еще несколько аббатств. Безрезультатно. Более того, в Доре у Марселя возникло, а затем все крепло и крепло чувство, будто бы в этом мире вообще больше нет волшебства. Будто все эти Рожи, Гарры, выходцы, дыры ему приснились — и поутру сгинули, как странный сон... Вот только сам-то он вполне настоящий!
Или все же...
Нет, сказал себе Марсель. Я подумаю об этом как-нибудь потом.
С первым лучом солнца городские ворота открылись, и Валме покинул Олларию.
VIII
Недолгий и некрепкий сон не принес отдыха; Марсель, проворочавшись в постели несколько часов, наконец сел на смятых простынях. В открытые высокие окна светило прохладное осеннее солнце.
...А ведь когда-то, совсем недавно, утреннее чудовище Герард врывался к нему в спальню, раздергивал портьеры и безобразно бодрым голосом возвещал, что день давно начался и Первый маршал ждет... Марсель провел пальцами по глазам и тоскливо усмехнулся. Первого маршала больше нет, и утреннего чудовища тоже, да и служба, надо понимать, подошла к концу. Валме вдруг понял, что абсолютно не знает, что ему делать дальше. Да-а-а, в такие переделки, чтоб не знать, что делать, он еще не попадал!
Мысль заставила собраться. Марсель встал, умылся; по аскетической привычке сам оделся в эти их странные современные тряпки. Впрочем, подумал он, поправляя воротник, нельзя сказать, что ему не идет...
В дверь постучали. Ректор приглашал Марселя к себе.
Герард ждал его за десертным столиком, на котором был накрыт легкий завтрак. Валме вдруг ощутил, что в животе предательски бурчит.
— Ну-с, юноша, — бодро начал старик и тут же осекся, чуть растерянно улыбаясь: — Так странно, не правда ли? Когда-то юношей был для вас я, а теперь вы в моих глазах выглядите не слишком-то старше наших лаикских воспитанников... Но к делу. Вы уже думали о том, чем займетесь дальше?
— Признаться... — Валме замолчал. Навестить семью? И растрезвонить факт своего возвращения непонятно откуда на весь Талиг, ведь сохранить это в тайне при таком количестве родственников попросту невозможно? Да и Водемон... Он был совсем юным в четырехсотом, получится ли ему объяснить?.. Или назваться чужим именем? Но чьим? Валме поморщился. Все-таки он привык к жизни дворянина... Написать в Ургот? Те, кто мог его знать, наверняка уже в Рассвете...
Герард, видимо, читая все его размышления по лицу, сочувственно кивнул.
— У меня есть к вам предложение, Марсель. По крайней мере, на первое время, пока вы не придумаете что-нибудь еще. Дело в следующем: наш преподаватель изящной словесности тяжело заболел и неделей ранее как раз уехал на зиму на Марикьяру. А мы, как назло, закрутились и не успели озаботиться поиском нового...
Валме понял.
— Вы предлагаете мне место ментора в Лаик?
Герард с улыбкой кивнул.
— Именно так. По меньшей мере, до Фабианова дня здесь никто не будет интересоваться, откуда вы взялись; имя мы вам дадим по родне моей жены... Ах да, вы же не знаете... — Старик улыбнулся. — В свое время я женился на одной очаровательной фрейлине из свиты урготской принцессы Елены. К сожалению, сама принцесса — а в последующем графиня Савиньяк — несколько лет назад покинула наш бренный мир...
— Графиня Савиньяк? — Вот теперь Марсель удивился.
— Да, принцесса Елена стала женой кансилльера Талига Лионеля Савиньяка, — покивал каким-то приятным воспоминаниям Герард. — Она была очень мудрой женщиной и, говорят, даже помогала супругу вести дела...
— А Алва? — вопрос вырвался сам собой, и Марсель едва не прикусил губу от досады. На что досада, правда, было непонятно — на то, что регенту не досталась такая замечательная жена? Или на то, что Валме вообще интересует, на ком там в итоге женился Рокэ?..
— Герцог Алва... — Кальперадо вздохнул. — Когда встал вопрос о женитьбе регента, герцог Алва официально объявил, что не может иметь детей, а потому жениться не видит смысла. Наследником был объявлен Салина, и после смерти Ворона титул Властителя Кэналлоа ушел к нему, а герб Алва был разбит...
Отчего-то сделалось больно. Марсель опустил глаза.
— Ну так вот, — преувеличенно бодрым тоном продолжил Герард, и Валме был ему за это благодарен. — Назовем вас дальним родственником моей супруги, ну, скажем, Марселем Вителли. Это объяснит и ваше странное появление в школе — урготов все считают немного чудаками, а уж мою родню... И даже то, что вы представились чужим именем, никого не удивит... — старик прыснул в кулак. — Что же до изящной словесности, это вам будет просто — унары как раз проходят сейчас поэзию времен Излома... А там подтянете по книгам.
Он стал вдруг очень серьезным; его прямой и открытый взгляд словно бы говорил: соглашайся. Это наилучшее из того, что ты можешь предпринять сейчас. Марсель снова взглянул на свои руки — и вдруг почувствовал себя так, словно из него выпустили всю кровь или весь воздух.
Возражать сил не нашлось.
IX
Лабиринт был бесконечен, но Марсель шел. Шел, цепляясь за стену, шел, поднимаясь и снова падая, шел вперед, в туман, к Алве, должен же он быть где-то здесь!.. Опаляющий жар, невыносимый холод, темнота — и алый пульсирующий свет; часы и дни, жажда, усталость, отчаяние...
Шершавая теплая стена под рукой вдруг исчезла, и Валме провалился в пустоту, обрушился вниз, покатился, обдирая ладони, колени... Каменный пол ударил, вышибая из груди весь воздух — и все замерло, а потом сквозь медленно утихающий звон в голове зазвучали далекие голоса.
— Я ждала тебя, мой король, — чей-то липкий, удовлетворенно улыбающийся голос; запах подгнивших лилий и стоячей воды...
— И вы ко мне с короной? Увольте! Без меня.
Насмешливый, но полный скрытой ярости, — и такой знакомый! — тон... Валме собрал в кулак остатки сил и поднялся — со второй попытки это даже удалось. Он снова двинулся вперед сквозь застилающий глаза красный туман.
— О нет, мой король, — сладкий и жаркий шепот невдалеке, — камни остановились, повинуясь твоей воле, и крысы обратили свой бег, но времена уже изменились, Властитель. Теперь я царствую и над тобой. Дай мне руку, мой король... Я так долго тебя ждала.
Эти слова словно бы отняли все силы; Валме ощутил, что еще немного — и он упадет. Ну же, давай, соберись...
Шаг. Клубящийся желтый туман медленно расступился. Еще шаг...
Они стояли друг напротив друга, совсем рядом; Марселю показалось, протяни он руку — и сможет коснуться такой знакомой узкой спины...
— Ты!
Синие и желтые глаза полыхнули одинаковым гневом; Валме обрушился на колени, чувствуя, как чужая воля оплетает его могильным холодом, и жизнь по капле начинает вытекать из жил и впитываться в холодные камни...
— Валме!
— Остановись, Властитель.
Марселю не повернуть головы, и поэтому он видит только окаменевшее лицо Рокэ, но это и к лучшему — женщину, преграждающую им путь, он не хотел бы встретить больше никогда, но, похоже, ее образ теперь будет вечно преследовать его во сне.
Если эта вечность у него будет. У них.
— Ах, как это романтично... — ее смех похож на зловонные пузыри над серной жижей, — прийти сюда за другом... И как глупо! Что скажешь, мой король?
Алва молчит, но Марсель чувствует в его молчании тихий звон натянутой до предела струны.
— Ну что ж... Ты так не желал со мной оставаться, что я, пожалуй, предложу тебе выбор. Я согласна забрать его, — Валме даже не надо смотреть, чтобы понять, куда сейчас указывает бледный гниющий палец. — Он станет моим королем, а ты отправишься наверх к своим живым...
Она издевается, вдруг четко понял Марсель. Я ей не нужен, ей просто забавно посмотреть, как Алва будет метаться перед выбором... Захотелось рассмеяться, но губы не повиновались. О нет, ты прогадала, дрянь. Рокэ Алва знает, кем стоит жертвовать и когда...
— О нет, сударыня, — Марсель мог бы поклясться, что Первый маршал ухмыляется. — Этот господин, насколько мне известно, тоже не горит желанием жениться.
Рокэ, что ты делаешь?! — он хотел крикнуть, но камни забрали и голос, и словно бы уже не было рук... — Рокэ!..
— Мы уйдем отсюда оба. Ты не помеха мне, Королева теней.
— Нет! — ее голос превратился в рык, и Лабиринт задрожал, пошли рябью стены; желтый туман нахлынул, забивая дыхание.
— Прочь. — Произнес где-то Алва, сверкнула синяя молния на клинке... А потом Валме словно бы со стороны, словно бы откуда-то сверху увидел — Рокэ стоит, высоко над головой воздев огненный, переливающийся всеми цветами радуги меч, и за его спиной — женщина в белых одеждах, тонкая ладонь на его плече; и какой-то мужчина в алом и золотом, и другой, темноволосый, и еще один...
Призраки стояли за его спиной, и сияние меча разгоралось все сильнее и сильнее, но Королева теней смеялась им в лицо, и простирала руки, скручивая тела туманом, словно сетями.
— Поздно! Ваши древние силы — ничто! Это мир принадлежит нам!
Нет, последней мыслью угасающего разума подумал Валме. Этот мир принадлежит еще и мне, и принцессе Елене, и Бонифацию с Матильдой, и Савиньякам, и юному Герарду; этот мир принадлежит нам, людям, и мы сможем, мы должны справиться со всей этой скверной, со всей это дрянью...
Мучительным, последним усилием он собрал оставшиеся крупицы воли — и поднялся, как поднимаются смертельно раненые псы, чтобы продолжать погоню. Шаг, и что-то красное капает на каменный пол и тут же впитывается в ненасытные плиты. Шаг — и вот уже чужое напряженное плечо под рукой, и ободряющие улыбки призраков, и слепящее, невыносимое сияние клинка, и предсмертный отчаянный вой корчащейся в синем огне скверны...
Лабиринт содрогнулся, будто огромное сердце — и вывернулся лепестками, и рассыпался, и все залил ровный, неживой, неотличимый от тьмы свет...
Марсель открыл глаза. Слабое утреннее солнце растекалось по комнате, высвечивало рассохшиеся балки на потолке, закопченую лампу, каменную кладку стен... Шпалеру со сценой псовой охоты. Стопку книг...
Лаик.
Сердце налилось свинцовой болью, и Валме прикрыл глаза.
X
В следующий раз Валме проснулся далеко заполдень; утреннее солнце скрылось, исчезло за тучами, и над Лаик светился и не грел обычный осенний день. 15-й день Осенних Молний 90-го года Круга Ветра. Даже не верится.
Марсель подошел к окну и посмотрел на старые тяжелые ели, на ухоженные змейки тропинок, на чуть волнующийся под ветром пруд... В его времена старое аббатство Лаик было куда более запущенным; сейчас, впрочем, оно и вовсе перестало быть аббатством. Высокая школа наук и искусств Лаик... Теперь здесь учатся два года и, выпускаясь, сразу имеют военный или гражданский чин. Оруженосцев больше нет, и даже немного жаль, но, с другой стороны, это был пережиток прошлого уже во времена Марселя. Хотя, надо признаться, было весело...
Валме улыбнулся, вспомнив особняк Рокслеев, вечно насупленное лицо Генри и кокетливый смех Дженнифер. Ничего этого больше нет...
Младший служащий принес расписания. Занятия изящной словесностью шли только у первого курса; ближайшее предполагалось завтра с утра. Марсель вздохнул и прилежно развернул перед собой список с планами занятий, но строчки очень быстро расплылись перед глазами. Тот сон... Имел ли он хоть какое-то отношение к действительности, или это разум Валме так стремится придать произошедшему хоть какой-то смысл? Ведь если Лабиринта не было...
Все было напрасно.
За окном только-только начинались сумерки, но Марселя снова неудержимо потянуло в сон. Он с трудом добрался до постели, рухнул на простыни и провалился в темноту.
С утра, стараясь не выронить книги и свитки, беспорядочной кучей хапнутые со стола, Валме спешил по коридору к нужной аудитории. Это же надо — первый урок, и проспать! И это при том, что он провалялся в постели часов пятнадцать!
Накануне Валме так и не прочитал ни единой строчки; мучительные размышления и попытки разбудить память привели только к головной боли. Пресловутый меч Раканов, призраки, похожие на мифических абвениев, картонная злодейка Королева выходцев... Слишком попахивает уличным театриком, чтобы быть правдой. С другой стороны, разве жизнь подчас не оказывается глупее самой идиотской пьесы?..
А вот и Северное крыло. Вторая дверь справа, если он не перепутал указания служащего... Валме перехватил поудобнее снова грозящие посыпаться на пол свитки и толкнул дверь ногой.
При его появлении унары встали; Марсель плюхнул свою ношу на кафедру и поднял глаза. Да, действительно, накануне в парке он видел младший курс; вот блондинчик, что указывал ему дорогу, а вот его похожий на Придда друг; молодые, довольно приветливые лица, человек пятнадцать, и тут и там мелькают щемяще знакомые фамильные черты...
— Здравствуйте, господа, — сказал Валме, обходя кафедру. — Я мэтр Вителли, буду преподавать вам изящную словесность вместо заболевшего мэтра Куна.
Унары поклонились.
— Садитесь.
Марсель разглядывал их лица, как разглядывают свежий портрет человека, которого не видел двадцать лет. Вот тут появились морщинки, здесь округлились плечи, сверкнула седина в волосах... Хорошо, что среди них нет моих собственных внучатых племянников, подумал Марсель.
— Итак, признаюсь вам честно, господа, я приехал только позавчера и совершенно не успел подготовиться к нашему с вами занятию, — он лучезарно улыбнулся. — Но господин ректор сказал, что на сей урок мэтр Кун уже что-то задавал вам?
— Мы должны были подготовить историческую справку о любом поэте эпохи Излома, зачитать его стихотворение и сделать краткий литературный анализ, — дисциплинированно поднявшись, ответил «Придд».
— Чудесно! — обрадовался Марсель. — Так мы и поступим: сегодня я буду слушать вас. И перед ответом представляйтесь, пожалуйста, заодно познакомимся.
«Придд» едва заметно улыбнулся, садясь, и Марселю вдруг почудилось что-то очень знакомое в выражении его неожиданно темных глаз — так иногда улыбался на королевских приемах капитан Королевской охраны. Неужто дом Савиньяков породнился с домом Волн?!
От этой мысли Валме едва не прыснул в кулак, но какой-то русоволосый высокий мальчик уже поднимался из-за своего стола, раскрывая свиток с работой.
Урок начался.
XI
— Унар Дэвид Лаптон. Я выбрал для анализа поэзию Валентина Придда, — начал юноша, выровняв наконец свои листки, — годы жизни: 380-й Круга Скал — 63-й Круга Ветра. Его «Изломная» поэзия представляет собой несколько стихотворений, написанных во времена Раканы. Также известно, что Валентин Придд был одним из авторов Суза-Музы графа Медузы — собирательного образа бунтовщика и хулигана, который в Изломные времена терроризировал узурпатора Альдо. Суза-Муза писал разного рода политические вирши, но я зачту вам триолет, о котором известно в точности, что он создан рукой Валентина Придда.
Подняться из глубин, поднять забрало,
Вздохнуть всей грудью, принимая бой
Как просто встать над смертью и судьбой —
Подняться из глубин, поднять забрало,
Отдать долги и стать самим собой,
Не позабыв о тех, кого не стало
Подняться из глубин, поднять забрало,
Вздохнуть всей грудью, принимая бой. *
Пронзительный голос юноши умолк, и Марсель даже вздрогнул, вырываясь из страшных воспоминаний. Оскверненная Раканом Оллария, темнота, грязь...
— Писано в ночь с 18-го на 19-й день Зимних Скал 400-го года Круга Скал перед легендарным освобождением Первого маршала Рокэ Алвы войсками Придда. В стихотворении, по-видимому, отражено совершение Приддом выбора стороны в войне с узурпатором Альдо. Лирический герой как бы выныривает из глубин предательства, в которых по каким-то обстоятельствам был вынужден находиться, и поднимает забрало, смело глядя в лицо своему врагу...
Врагу, подумал Валме, на мгновение переставая слушать юношу. Он сделал так много тогда — и так мало, этот храбрый маленький герцог... Интересно, как сложилась его судьба потом?
Следующими отвечали два похожих юноши, их имена были разными, но было совершенно очевидно, что они состоят в родстве. Прозвучали стихи какого-то паонского и агарисского поэтов, сразу же вылетевшие у Марселя из головы. Потом встал «Придд».
— Унар Вельтин Альт-Вельдер. — (Все-таки Придд, подумал Валме). — Я прочитаю вам стихи великого полководца, одного из знаменитейших маршалов Талига Лионеля Савиньяка. Годы жизни: 366-й Круга Скал — 34-й Круга Ветра. Считается, что стихотворение было написано на одном из перевалов во время Гаунасской кампании 400-го года.
О боги.
Не надо грязи.
Лик у войны и политики непригляден,
Дух безобразен.
В выигрыше всегда подлецы и мрази,
А победитель в седле — и в белом наряде.
О боги,
Тот, кто лжет ненамеренно,
Намного опасней того, кто владеет словом.
Если некому больше пройти по стезе Чужого,
Пусть идет тот, кто справится: как это верно, и...
Как не ново.
Здесь, где нет никого опаснее Леворукого,
Мы окружаем себя богами и слугами.
Бьем, держим лицо и приносим жертвы —
Ну-ка,
Вместо себя кого ты назначишь первым?
И ничего похожего на испуг.
Губы привыкли к отраве, к оправе — души.
Матушка... Гуси летят на юг,
Им до рамочки яд минувшего.
«Матушка! Здесь снежно и холодно, но это к лучшему».
— По моему личному мнению, — Альт-Вельдер поднял глаза, — в этом стихотворении отражена вся тяжесть ответственности, легшая в те времена на плечи маршала Савиньяка. Север был отрезан от Олларии, соседствующие державы, словно голодные псы, были готовы броситься и растерзать изнуренную смутой страну. Новая форма этого стихотворения говорит нам...
Да ты и сам поэт, подумал Валме. Задать им, что ли, к следующему разу принести собственные стихи?
За Альт-Вельдером ответили еще двое, а потом прозвонил колокол, возвещая короткий перерыв.
XII
После перерыва из-за стола поднялся весьма примечательный юноша: низенький, пухловатый, с ужасно вдохновенным и, как всегда бывает в таких случаях, несколько глупым выражением на лице.
— Унар Жан Ларак! Я прочитаю вам стихи величайшего поэта конца прошлого и начала нашего Круга — стихи Жиля Понси! — Каждую свою фразу юноша завершал патетическим выкриком, и Марсель едва сдержался, чтобы не засмеяться.
— Он возвышался надо мхом, — восторженно закатив глаза, взвыл Жан, —
Он возвышался надо мхом,
Не пряча раны,
Страдая сердцем и умом,
Неся изъяны.
Не отступив от своего!
И в буре черной
Из всех деревьев лишь его
Не вырвет с корнем...
Ответ для тех, кто образ мой
Порочит грубо:
Быль лучше срубленной сосной,
Чем гордым дубом!
Припечатав всех последними строчками, юноша гордо вскинул голову и по-орлиному обозрел аудиторию. О да, там было на что посмотреть. Унары, закрывая лица руками, беззвучно хохотали. Кто-то лежал на парте, кто-то утирал слезы, и даже безупречный Альт-Вельдер отвернулся к окну, подозрительно закусив губу... Валме и сам был близок к истерике.
— Великий поэт Жиль Понси явился достойным последователем величайшего поэта всех времен Марио Барботты и несомненно превзошел своего учителя! — заорал юноша, багровея. — Посмотрите на эту форму, на этот выкристаллизовавшийся наконец образ подрубленного пня...
Аудитория, как по команде, грохнула. Унаров, конечно, пришлось усмирять, а юношу успокаивать; после того, как все угомонились, ответили еще несколько мальчиков. Марсель смотрел на них, уже не слушая, и думал: как хорошо, что они не знают ужаса того Излома, о котором говорят. Как хорошо, что они знают о нем только по стихам и книгам...
«Вы становитесь сентиментальным, виконт», — сказал в его голове голос Алвы, и Марсель криво улыбнулся. Действительно, после этой дыры он все никак не придет в себя. Ну, подумаешь, дыра. Подумаешь, девяносто лет. Везде есть хорошенькие цветочницы, прекрасные куртизанки и хорошее вино. Валме не слишком весело ухмыльнулся и приготовился слушать следующего унара.
XIII
Юноша, поднявшийся последним, выглядел не слишком уверенно. Марселю была знакома такая порода — простоватые внешне, полненькие мальчики, легко краснеющие до выступающих слез; неисправимые романтики, неловкие чудаки...
— Унар Венсан Берхайм... — представился он, нервно сминая в ладонях тоненькую книжку формата ин-октаво в серой бумажной обложке. — Я хотел бы... рассказать аудитории об одной из самых неоднозначных фигур эпохи Излома... о поэте Марселе Валме.
Марселю удалось удержать лицо.
— Как вы, наверное, все знаете, в эпоху Излома Валме служил при Первом маршале Рокэ Алве капитаном для особых поручений... Осенью 400-го года он исчез... погиб при невыясненных обстоятельствах. Алва, тогдашний регент, объявил только, что поэт погиб как герой. Считается, что их связывала близкая дружба. До нас дошло множество разрозненных произведений за авторством Марселя Валме, но, как мне кажется, наибольший интерес представляет венок сонетов, который был начат еще в Фельпскую кампанию 399-го года. Доподлинно известно, что первый и тринадцатый сонеты написаны в Фельпе либо в Урготе, причем тринадцатый, судя по всему, был создан самым первым, и от него уже родился остальной венок; второй и третий предположительно написаны в Урготе, сонеты с пятого по седьмой относят ко временам Раканы, когда герцог Алва находился в плену у узурпатора, а Марсель Валме находился при дворе Альдо под именем урготского посла графа Ченизу.
Марсель на мгновение встретился взглядом с юным Альт-Вельдером; тот слегка приподнял бровь.
— Время и место написания оставшихся неизвестны, — продолжал Берхайм, — но литературоведы сходятся во мнениях, что все эти стихи были созданы в единый короткий период, так как они объединены общей темой — мотивами пропасти и лабиринта. Однако самое интересное в этом венке — это четырнадцатый сонет, — мальчишка перевел дыхание, воодушевленно блестя глазами.
«Четырнадцатый?» — Изумился Валме. — «Но я же его не дописал...»
— Долгое время считалось, что этот венок был закончен самим автором, однако блестящий фельпский историк литературы Меркурио Скварца двадцать лет назад выдвинул теорию, что этот четырнадцатый сонет — ни что иное, как позднейшая фальсификация, подлог... Стилистика его действительно несколько отличается от стилистики всего венка. Сейчас я вам его зачитаю.
— Я не был там. Нет, был — я там погиб...
Глухо стукнуло сердце.
XIV
Герард медленно шел по коридору Северного крыла. Из-за дверей доносились размеренные голоса менторов, волнующиеся — унаров. У аудитории «мэтра Вителли» Герард на секунду остановился, но все было в порядке; внутри кто-то высоким срывающимся тенором читал сонет. Строки показались Герарду знакомыми, но вспомнить, откуда они, он так и не успел — нагнавший ректора секретарь принялся выяснять что-то про планы и экзамены, и так, непрестанно болтая, довел его до кабинета, и водрузил на стол какие-то кипы бумаг...
Мда, подумал Герард, а ведь когда-то я сам вот так, вроде Мики, бегал с бумажками и сидел за книгами, и очень хотел нравиться Первому маршалу, а капитан Валме вечно морщился на мое времяпрепровождение и норовил затащить то в кабак, то в бордель...
Старик печально улыбнулся. Идея с менторством не так уж плоха; возможно, близкое по духу дело поможет Марселю освоиться в этом новом мире... А может, и нет. Может быть, капитан Валме будет искать другие выходы и найдет. Он ведь не из тех, кто сдается...
Строчка, подслушанная у кабинета, снова навязчиво завертелась в голове. «Я не был там. Нет, был...»
Дверь вдруг открылась, и Валме, несколько бледнее обычного, вошел в кабинет.
— Ну, как прошел ваш первый урок? — доброжелательно спросил Герард, хотя его сердце уже наполнилось каким-то тревожным предчувствием.
— Урок?.. Да, хорошо. Герард, скажите... Где... Где похоронен Рокэ Алва?
Старый парк был пронизан предзакатным осенним светом; в невысоких тучах желтая солнечная тень постепенно наливалась лиловым, и на фоне этой небесной фантасмагории голые ветви деревьев выглядели особенно ажурными, тонкими, хрупкими... Герард и сам не знал, зачем он вызвался сопровождать Валме к могиле регента. Может быть потому, что сам он не бывал здесь уже давно; но кто-то явно бывает, кто-то, конечно, следит — у мраморного постамента лежат свежие цветы, и увядшие листья сметены с дорожек...
Марсель опередил его, ускоряя шаги; остановился перед громадой памятника, посмотрел вверх. Герард против воли снова подумал — что за отношения связывали Первого маршала Рокэ Алву и его капитана для особых поручений? Первого маршала Рокэ Алву, у которого до самого конца жизни толком не было друзей...
И будто бы в ответ — слова пришли из ниоткуда, из самых дальних глубин памяти; пришли и зазвучали, дополняя собой это хмурое небо, этот промокший парк, эту одинокую фигуру человека перед холодным мрамором...
Я не был там. Нет, был — я там погиб.
Я сгнил, перебродил и встал из пепла.
И с каждым днем во мне росла и крепла
Тоска о большем. Ширились круги,
Захлестывая правых и молчащих,
Живые камни, мертвая вода —
Кто от нее очнется в настоящем,
Тот сердцем канет в бездну навсегда.
И неизбежность смерти, может быть —
Тот страх, что нас сумел разъединить.
И рок, губивший все, чего касался...
Печаль в бокалах красного вина.
А правда там, где в пропасти окна
Мой старый парк цветенье кружит вальсом.
Четырнадцатый сонет, подумал Герард.
А Марсель Валме стоял перед памятником, чуть запрокинув голову, и ветер с Данара гладил его по волосам.
Тоненькая книжка формата ин-октаво, забытая рассеянным унаром Берхаймом на столе
Марсель Валме
Венок сонетов
399–400 гг. Круга Скал
Есть у любви сестра, белы ее одежды,
Сердец не затворить. Печати не стереть.
Под множеством имен ее узнали прежде:
Кто испытал любовь, обязан... умереть.
©
I
Мой старый парк цветенье кружит вальсом...
Какая блажь — идти наперекор,
Когда несет потомков приговор
По ветру одинокого скитальца!
О, как влекут волшебные напевы!
Нежна, как грудь красавицы, волна...
Забуду ли иные времена
В плену безмозглой птице-рыбо-девы?
О, черный день, где буду я отвергнут,
Где милый образ обратится в пену —
Зачем же длить агонию невзгод?!
Пой в сердце, шторм! там — юность не проходит,
Там, наконец-то, буду я свободен,
Там ветки вишен — белы круглый год...
II
Там ветки вишен белы круглый год,
Красавицы мудры, мадонны строги,
И посылают им благие боги
Благие лозы ночи напролет.
Такие, чтобы пригубил — и пьяный...
Я пьян, я пьян... Я болен, может быть?
Есть время ждать, и время уходить,
И время, что залечивает раны.
Есть время любоваться на закат,
Есть время бить — и время бить в набат,
Но нынче каждый миг наперечет.
Я покидаю свой оазис сонный,
Земля любви — земля, где нет влюбленных:
Там боли нет, и время не течет.
III
Там боли нет, и время не течет,
Иль смертным не постичь его теченье —
Как не постичь банальному мышленью
Какая блажь тебя туда влечет!..
Что ж, утекли в туман огни столицы,
И локоны, и пенье на заказ,
О, в клетках оболваненные птицы!
Я буду с вами, но не в этот раз.
Мне ясно то, к чему был слеп годами:
Мир есть душа, и в ней, как в анаграмме,
Для каждого, кто до конца не сдался,
Скрыт вечный сад, где вечно живо счастье,
Врата судьбы, распахнутые настежь —
Ты не был там. Нет, был... Ты там остался.
IV
Ты не был там. Нет, был... Ты там остался.
Споткнулась золотая колесница —
И к сердцу протянулись точно пальцы
Ее осей отравленные спицы.
Не отвести нацеленный удар,
Не укротить проклятые стихии —
И нет, не для того сошел с пути я,
Чтоб отступить, как пуганый унар:
Пусть ты уйдешь, но нет — не в эту пропасть!
Мне ненавистны ненависть и робость,
И мир, в котором ночь светлее дня!..
Пусть я уйду, но страшным приговором
Умрут слова, неправедность которых
Я повторял без ложного огня.
V
Я повторял без ложного огня
В речах соблазна лирику измены —
В том храме, где прогнили даже стены,
Свою звезду нетронутой храня.
Боль изнутри — но золото снаружи,
Одно с другим сложилось: два плюс два,
И стали не важней узора кружев
Интриги, опасенья и слова...
Глаза Гальтарских Рож слегка косили,
А я был слеп, и, значит, был бессилен,
Кромсая век на чистые листы.
Но если нет пути честней и выше —
Кто за меня строку мою допишет,
Застыв на миг у гибельной черты?
VI
Застыв на миг у гибельной черты,
Судьба и смерть отступят от разгадки:
Мосты порою призрачны и шатки,
Но все же это именно мосты.
Боярышник укроет склеп пустой,
Скрывая верность — и хотя сомненья
Простительны певцу садов весенних,
Что мне сказать? Мир болен немотой...
Как падает на душу иней ранний,
Так сумрак лет, отравленных молчаньем,
Остывшим пеплом ляжет на cледы.
И путь над пеплом так смертельно тонок.
И, как и ты, я слез не знал с пеленок.
Не отступлюсь... Не отступись и ты.
VII
Не отступлюсь. Не отступись и ты,
Когда сдирает солнце позолоту,
Когда от марш-парада тянет в рвоту,
А маски безобразны и пусты —
Для тех, кто мир обрел среди войны,
Уж лучше путь незримый и свободный,
Чем душный свод, где негодяи модны,
А в Винной мгле не разглядеть вины!
Где правят бал пороки, муть и сопли
И та рука, что образ твой и облик
Рисует, воспевая и казня...
Какое сочетанье — «бездна света»!
Я одинокий пес у бездны этой...
Броня победы — страшная броня.
VIII
Броня победы — страшная броня.
Ее богини в сказках безголовы,
Ее сетям не сохнуть без улова,
Ее рабам не выдохнуть ни дня.
Ее империй корни солоны,
Но где плоды? Смотри — кругом руины.
Здесь пировали и сгибали спины,
А нынче крысы жмутся у стены...
Но не бегут покуда с корабля:
Излом Эпох - дуреет даже тля
В предчувствии хорошего обеда.
Вперед, пока не рухнула стена!
Да, у ошибки велика цена —
Но что стоит за ней и за победой?
IX
Но что стоит за ней и за победой,
Не разглядеть, пока над миром ночь —
И мне уже блаженно все равно,
Каким она закончится рассветом!
Самообмана полны мед и плеть.
Одно лишь точно мне сейчас известно:
Какой бы ни сложилась эта песня —
Я ни о чем не стану сожалеть.
Под пенье птиц в тени лозы и вишни
Я выпью за тебя в моем саду,
Когда в него, быть может, попаду,
И выплесну все то, что мнилось... лишним.
Все то, что было светом, болью, бредом —
Что я ищу, опять стремясь по следу.
X
Что я ищу, опять стремясь по следу?
По нити ритма, по наскальным мхам —
Неведомо всеведущим богам,
Пока мне самому ответ неведом.
Что я найду, ступив через порог —
Живое сердце, ройю в рукояти?..
Не знают Леворукий и Создатель.
Финал открыт, еще не вышел срок...
Но этот срок все ближе, все яснее:
Я, может быть, сдаваться не умею,
Или плясать на острие иглы —
И, может быть, я буду нем и слаб, но
Передо мной откроется внезапно
Вход в лабиринт среди забытых глыб.
XI
Вход в лабиринт среди забытых глыб
Я равно жажду и страшусь увидеть:
Каких чудес полна твоя обитель?
Каких чудовищ выжженной золы?
Бросая вызов сгинувшим богам,
И принимая битву раз за разом...
Сестра любви как прежде синеглаза,
Как прежде беспощадна к смельчакам.
Но в черный час, когда свершатся сроки,
В нас примет вечность только сны и строки
Неявное не сгинет никогда.
И пусть нам не спастись из лабиринта,
Разрушены на уровне инстинкта
Решетки рук, молчанья города.
XII
Решетки рук, молчанья города,
Запретные ландшафты тела мира...
Остыть и сотворить себе кумира
Я не сумел, и вновь пришел сюда.
Зияет ночь открытой черной пастью,
Есть жертва - жить... и жертва — потерять.
И если смерть придет тебя обнять,
Пусть молния разит тугие снасти,
Пусть ошибется с выбором старуха,
Раз глухи небеса на оба уха!
Мне не близки послушные стада.
Я не солдат, я спутник и поэт,
И вот строка, в которой правды нет:
Твоя обитель святостью горда.
XIII
Твоя обитель святостью горда?..
Я видел, небеса над ней так ясны —
Но жизнь меня влечет потоком властным,
И пусть бегут презренные года,
Мне не избыть ни славы, ни суда
Средь поединков и объятий страстных,
И лишь намеком, смутным и опасным,
Меня смущает память иногда:
Мечта, виденье, сон о дальнем лете —
Причудливы воспоминанья эти,
Как винных лоз изысканный изгиб.
Я помню сад, исполненный загадок,
Где аромат цветов печально сладок...
Я не был там. Нет — был. Я там погиб.
XIV
Я не был там. Нет, был — я там погиб.
Я сгнил, перебродил и встал из пепла.
И с каждым днем во мне росла и крепла
Тоска о большем. Ширились круги,
Захлестывая правых и молчащих,
Живые камни, мертвая вода —
Кто от нее очнется в настоящем,
Тот сердцем канет в бездну навсегда.
И неизбежность смерти, может быть —
Тот страх, что нас сумел разъединить.
И рок, губивший все, чего касался...
Печаль в бокалах красного вина.
А правда там, где в пропасти окна
Мой старый парк цветенье кружит вальсом.
Ключ
Мой старый парк цветенье кружит вальсом.
Там ветки вишен белы круглый год,
Там боли нет, и время не течет —
Ты не был там... Нет, был. Ты там остался.
Я повторял без ложного огня,
Застыв на миг у гибельной черты:
Не отступлюсь. Не отступись и ты!
Броня победы — страшная броня.
...Но что стоит за ней и за победой?
Что я ищу, опять стремясь по следу,
Вход в лабиринт среди забытых глыб?
Решетки рук, молчанья города —
Твоя обитель святостью горда...
Я не был там. Нет, был — я там погиб.
_______
*Единственное стихотворение В. В. Камши, которое мы решили использовать в нашем тексте как есть.
Четырнадцатый сонет
читать дальше
Авторы: Ева Шварц, Arnoshka
Бета: нет
Гамма: нет
Категория: Слэш
Пейринг: Рокэ Алва/Марсель Валме
Рейтинг: G
Жанр: Romance Drama
Размер: Миди
Статус: Закончен
Дисклеймер: Все права на героев и мир принадлежат В.В. Камше.
Аннотация: нет
Комментарий: автор стихов Arnoshka.
Предупреждения: нет
I
Вгрызшаяся в лес дорога из обомшелых серо-зеленых камней напоминала плохо заживший уродливый шрам; в переломанном искореженном кустарнике, впрочем, по-прежнему пели птицы. Валме тоскливо вздохнул. Пропасть была уже близко, и глазеть по сторонам сейчас было своего рода малодушием, но стоит ли лишний раз смотреть в бездну? Ведь она может посмотреть в тебя.
От этой нелепой мысли Марсель улыбнулся. Что ж, все дела улажены, письма написаны; жаль только неоконченного венка сонетов, который он начал еще в Фельпе и в котором сам Алва! сочинил строку, но стихи, в конце концов, дело наживное, а вот вышеупомянутый Алва...
Марсель подошел к самому краю и, вытянув шею, заглянул вниз. Пропасть была заполнена непроницаемым, едва заметно клубящимся туманом. У Валме немедленно закружилась голова. Ну нет, виконт, не для того вы полночи прыгали по собственному парку, призывая Зою вернуться, чтобы сейчас, выражаясь некуртуазно, наложить в штаны. И не для того еще битый час уговаривали Гастаки отослать вас обратно, мотивируя свое забавное поведение совершенной ошибкой, случайностью, присягой, наконец... Ведь с чего вы взяли, что никак не можете помочь Алве? А? То-то и оно.
Зоя, конечно, закатывала глаза и обзывалась дикими словами. Некоторые из них Валме услышал впервые и, конечно же, мысленно записал. Однако через полчаса ему надоело спорить; он посмотрел на клумбу — на ней лежал дурацкий сапог. Выкинутый им вчера... Десять часов назад. Еще ведь не поздно?!
...Гастаки смирилась. Валме закрыл глаза и открыл их в уже знакомом лесу; только вот дорога из камней больше не ползла — лежала, безмолвная и мертвая.
Из-под ног сорвался камушек. Бездна действительно смотрела, и это был крайне неприятный взгляд, но, в сущности, во дворце приходится ловить на себе взоры и похуже. Марсель бесшабашно ухмыльнулся и уставился на бездну в ответ.
Шелестел песок. Клубился туман. Звуки леса отдалились и доносились теперь словно сквозь вату; сквозь влажную, тяжелую муть...
Валме шагнул.
II
Темнота, казалось, была везде — плыла, то разворачиваясь бархатными полотнищами, то скручиваясь в водовороты времен; минуты утекали сквозь пальцы, проскальзывали в узкие горлышки черного стекла, какие-то голоса где-то совсем рядом ожесточенно спорили, кто-то сердился и кто-то смеялся, а он то выныривал к ним, то снова нырял в небытие... А потом звуки исчезли, звуков не было, да и могли ли они быть здесь, в этой пустоте, в которой он висит, кажется, уже целые сотни, немыслимые тысячи лет, и время щекочет кожу, время смеется, время говорит — пора...
Валме открыл глаза. Тьма по-прежнему колыхалась вокруг, но все же что-то стало другим — словно бы вдруг сгустилось пространство, а звук дыхания отразился от далеких стен. Марсель приподнялся на локте, с удивлением отметив, что у него, оказывается, этот локоть есть. И еще спина. И то, что пониже. И, что самое неприятное — все это замерзло и болит! Впору было бы предположить, что вчера он напился до беспамятства, но с чего бы он стал напиваться в таком малоприятном месте? И, кстати, в каком?..
Не без некоторого труда виконт поднялся на ноги и огляделся, но вокруг была все та же непроницаемая чернота. Память же решительно не желала давать никаких подсказок. Марсель вздохнул, потер лоб.
...Бездна. Черная пропасть, клубящийся туман, застывшие камни. Тусклое течение времени, тысячелетняя тишина. Дыра!..
— Рокэ?.. — глупо позвал виконт. Темнота не откликнулась. Валме пожал плечами. Итак, он свалился в пропасть, но, вероятно, не умер — у мертвого определенно не может так вульгарно болеть отмороженный зад. Куда он попал, однако, неясно; ясно только, что Первого маршала тут, очевидно, нет. Что ж, значит, надо найти, где он есть!
Марсель кивнул и пошарил вокруг себя — даже к путешествию в загробный мир стоило подходить подготовленным; в небольшом заплечном мешке лежали огниво, небольшой факел, запас еды... Мешка поблизости не обнаружилось. Валме пошарил еще и еще, но неведомое место, похоже, издевалось. Что ж. В сущности, темнота нам и не помеха.
Марсель встал и наугад сделал пару шагов; выставленные вперед ладони наткнулись на холодный шершавый камень. Похоже на кладку... Значит, по крайней мере, это какое-то помещение, а не просто разлом в надорской горе. Валме немного подумал и осторожно двинулся в противоположную сторону; там его вскоре тоже встретила стена. Итак, коридор или подземный ход. Что ж, в таком случае нужно выбрать направление. Виконт прислушался, но вокруг стояла непроницаемая, ватная тишина.
И тогда он просто пошел вперед.
...Путь по коридорам длился вот уже несколько часов, а может — дней. Ощущение было странным, порою Валме вообще казалось, будто он блуждает по невидимому лабиринту годы, много, очень много лет; изредка он выкрикивал в темноту имя Рокэ, но в ответ не доносилось ни звука. Усталости не было, не было вообще никаких чувств, только странное петляющее время и — злость.
Рокэ Алвы не было тоже.
Валме споткнулся — и не удержался, выругался, грязно и без затей.
А потом его лица коснулось слабое дуновение ветра.
III
Свет ослепил Марселя, когда он с силой толкнул последнюю дверь — таких дверей встречалось на его пути уже немало, а он все бежал и бежал вперед — туда, откуда явственно и дразняще прилетал ветерок, и где, несомненно, должен был быть находиться выход. Безвыходных ситуаций не бывает, ведь так?
Дверь распахнулась. Отшатнувшись назад во тьму, согнувшись от солнечного удара, Валме прикрыл ладонью обожженные глаза. Время, проведенное в лабиринте, отсюда окончательно ощущалось годами. Ветер, ворвавшийся в распахнутую дверь, донес до него запах горящих листьев и отдаленный звон тонких голосов. Ничего не понимая, Марсель осторожно приоткрыл глаза и, щурясь, выглянул в освещенный проем.
Высокая трава, пожелтевшая, осенняя; старые тополя невдалеке... Где-то кричали дети. Валме с замирающим неприятным чувством в груди шагнул через порог.
Ступени, ведущие наверх, растрескались и сплошь заросли уже увядшей в эту пору полынью. Он оглянулся — за его спиной зияла в темноту старая рассохшаяся дверь. Подвал? Да куда же его занесло, Разрубленный змей?!
Здание, в котором была вырублена эта самая дверь, тоже было очень старым: серая осыпающаяся кладка, замшелый скат крыши. Валме перестал разглядывать стены и, пожав плечами, двинулся туда, откуда доносились голоса.
За ближайшим углом узенькая заросшая тропинка превратилась в довольно утоптанную и ухоженную дорожку. Марсель пошел по ней, усиленно вглядываясь в окружающий пейзаж; все вокруг казалось смутно знакомым — и это старое здание, и черные нависающие над дорожкой ели, и ажурная ограда вдалеке. Морок? Мираж? Прыжок в пропасть на ярком осеннем свету почему-то казался теперь очень далеким, полузабытым, и порою Марселю чудилось, что он забыл что-то еще, что-то очень важное, но вспомнить это сейчас...
За следующим поворотом обнаружился просторный двор с ухоженной клумбой посередине; по лужайкам и дорожкам вокруг бродили подростки. Они перекликались, смеясь; одни сгребали большими граблями листья, другие подтаскивали тачки со всем этим ало-золотым великолепием к кострам. Сладкий дым поднимался в небо. Марсель замер, разглядывая мальчишек; они были одеты в странные одинаковые костюмчики — белые чулки, туфли, бархатные курточки, пышные воротники...
Валме обернулся, взглянув на здание — и вдруг ему показалось, что он узнает этот мрачноватый фасад; пустынные переходы галерей под крышей... Неужели?!
— Сударь, — его заметили; двое юношей подошли совсем близко, пока он считал ворон, и теперь доброжелательно смотрели на него, впрочем, нет-нет, да и постреливая глазами на его запыленный костюм и шпагу. — Сударь, вам помочь?
Марсель улыбнулся, и, кажется, даже не слишком натянуто — по крайней мере, ни тени тревоги не промелькнуло по их лицам.
— Скажите, молодые люди... Я ведь правильно понимаю... Это Лаик?
Светленький мальчик, улыбнувшись, кивнул, а высокий шатен педантично поправил:
— Высокая Школа наук и искусств Лаик, — и Валме с неожиданным ужасом уловил в его лице знакомые черты — фамильные черты Приддов.
— Сударь, — вот теперь в глазах блондина явственно плескалось беспокойство, и Валме понял, что все-таки не совладал с лицом. — Проводить вас к ректору?
— К ректору?.. Да... — Марсель потер пальцами переносицу, а потом как мог доброжелательно улыбнулся. — Да. Проводите меня к ректору.
IV
Что ж, если не знаешь, в какую сказку попал, подчинись происходящему и скоро узнаешь, подумал Валме. Мальчишки вели его по коридору, и Марсель узнавал и одновременно не узнавал эти мрачные серые стены, теперь закрытые со вкусом подобранными шпалерами. Чисто вымытые окна, ковровая дорожка на полу западного крыла... Валме посмотрел на собственные грязные сапоги. Опять сапоги! Вдруг остро и ясно вспомнилась проклятая клумба, и утренний холод, и отчаяние, медленно перерастающее в ярость.
Они остановились в небольшой приемной; блондин что-то шепнул секретарю, и молодчик с острым взглядом, снова мучительно кого-то напомнивший Валме, внимательно посмотрел на виконта.
— Как вас представить, сударь?
— Граф... Ченизу, — предусмотрительно выговорили губы.
Молодчик, если и удивился, виду не подал; зато Валме поймал на себе заинтересованный взгляд «Придда». Исчезнув за дверью, через полминуты секретарь показался снова — и учтиво распахнул перед Марселем высокую створку. Мальчишки кивнули, поворачиваясь идти по своим делам, но шагнувшему в дверной проем Валме показалось, что он снова чувствует между лопаток чей-то внимательный взгляд.
Сидящий за массивным дубовым столом старик подслеповато прищурился. Седой как лунь, высохший, дряхлый, и только выцветшие голубые глаза странно знакомы. Глаза, расширяющиеся сейчас в изумлении.
— Вы?..
Кажется, он хотел встать — но судорожно схватился за стол, оседая обратно в кресло.
— Воды! — заорал Валме, распахивая дверь. Вбежавший секретарь бросился к старцу, но тот, видимо, уже придя в себя, властно его отстранил.
— Иди, Мика, — мягко сказал он. — Все уже в порядке... А нам с этим господином надо поговорить.
Остроглазый Мика, ненавидяще сверкнув очами на Валме, подчинился. Марсель, ничего не понимая, уставился на старика. Тот улыбался, но в его глазах была печаль.
— Виконт Валме... — Скорее констатировал, чем спросил он. Марсель растерянно кивнул. — Вы, конечно, меня не узнаете...
Как реагировать, Марсель не знал, а потому продолжил вопросительно смотреть.
— Что ж, позвольте представиться... — так же мягко, как говорил с секретарем, произнес старик. — Ректор Высокой школы наук и искусств Лаик, генерал от кавалерии в отставке рэй Герард Кальперадо.
Наверное, теперь был черед для сердечного приступа у Марселя, но в груди только глухо стукнуло раз — и замерло, пока взгляд скользил по изборожденному морщинами лицу старца. Скользил, узнавая в нем того мальчика-порученца, что беспощадно будил его когда-то в Урготе; того мальчика, чьи голубые глаза всегда смотрели так чисто, любопытствующе и светло.
— Вы... Не очень-то удивлены, — сказал наконец Марсель, через силу усмехаясь.
— Мне сто восемь лет, капитан Валме, — ответил старик, и Марселю на миг почудилось, что в его глазах стоят слезы. — Я давно уже не удивляюсь ничему...
Виконт Валме понял, что смотрит на старца, неприлично открыв рот, и опустил взгляд, рассматривая столешницу. Скрипнула дверь; секретарь Мика внес и поставил на стол поднос с каким-то незнакомым ароматным напитком.
— Ох, — добродушно покачал головой престарелый рэй Кальперадо, — лучше приготовь для моего гостя шадди, мой мальчик...
— Не... Не стоит, — Марсель все-таки заставил себя оторваться от созерцания царапины на столешнице и как мог дружелюбно улыбнулся хмурому Мике. Тот, едва заметно пожав плечами, ушел.
— Молодость-молодость, — тихо рассмеялся старик. А Валме зачем-то посмотрел на свои ладони и лихорадочно попытался подсчитать, что же... Сколько же?..
— Девяносто лет, — с сочувствием пробормотал Герард. — Девяносто лет...
Пальцы Марселя дрогнули — и сжались.
V
— М-гм... Должно быть, мне следует о многом вам рассказать... — спохватился старик. Валме сделал глубокий вдох — и взял себя в руки.
— Буду премного благодарен, — улыбнулся он.
Принесли шадди.
— С чего же начать... — пожевал губами ректор и размеренно заговорил: — После пятнадцатилетнего Регентства, сполна подготовившего Талиг к эпохе перемен, мудрый и просвещенный король Карл IV за тридцать лет своего правления не только привел враждующие страны Золотых земель к миру, но и оказал неоценимую поддержку развитию наук и искусств. Подобно своему предку Карлу II, он правил железной рукой; грамотное экономическое управление, несколько победоносных войн и вовремя упрежденные внутригосударственные угрозы — и в Талиге настало время, которое ныне принято звать веком Просвещения...
У рэя Кальперадо был богатый интонациями голос хорошего ментора; Марселю на миг показалось, что время сдвинулось, и он, маясь от скуки за неудобным столом Лаик, вполуха слушает мэтра Розье и его лекцию по Истории Золотых земель.
А потом вдруг вспомнился дождливый Ургот, вечно склоненная над книгами золотоволосая голова; смущенное и радостное «Монсеньор!»...
— Герард... Неужели это действительно вы?.. — оклик вырвался прежде, чем Валме успел спохватиться. Они встретились глазами, и Марсель понял — все это правда. Это действительно Герард, и прошло девяносто лет, и Рокэ...
— Я должен вернуться, — выговорили его губы. — Дорога до Надоров не изменилась?
— М-мда. Боюсь, мне следовало все же начать с иного... — старик потер глаза таким знакомым жестом, что Валме едва не подался вперед, словно силясь поймать за краешек рукава тень воспоминания. — Послушайте меня внимательно, виконт. Девяносто лет назад, после того, как Надоры перестало трясти, а в столице прекратился бунт, герцог Алва неведомым образом объявился в Олларии. Он взял власть в свои руки; была снята блокада с Кольца Эрнани, переброшенные в Придду войска быстро усмирили дриксов. Разгромленная морисками Паона сама взмолилась о мире. А спустя четыре месяца невероятной силы землетрясение стерло с лица земли Надор. Теперь там новые горы... В Гальтаре случилось то же самое. — Рэй Кальперадо немного помолчал. — Ну а Первый маршал Талига, один из величайших полководцев и мудрейших правителей, умер тридцать четыре года назад, такой же золотой осенью, в собственной постели...
Звякнула чашечка о фарфоровый край блюдца.
— Новые горы?.. — медленно переспросил Валме. Старик вздохнул.
— Вы считаетесь национальным героем, капитан Валме. Никому неизвестно в точности, что произошло с Рокэ Алвой и с вами после того, как вы покинули Кагету, а оставленные вами письма несколько неясны...
Вчера. Я написал эти проклятые письма вчера, подумал Марсель.
— Монсеньор... Герцог Алва сказал нам только одно: вы погибли героем. И, конечно, никто не усомнился в его словах.
Теперь надо было говорить Марселю, но слова не шли. Герард вздохнул, внезапно показавшись виконту дряхлым как само время.
— Мы с Рокэ стали друзьями в последние годы его жизни. И, наверное, одному из немногих, он рассказал мне про выходцев, про Надоры, про дыру... Он, еще не видя ваших писем, знал, что с вами произошло... Но никому не рассказал.
Марсель рассмеялся. Он ничего не мог с собой поделать; смех душил. Что-то внутри холодно констатировало, что это истерика, но такое было попросту невозможно — истерика? У виконта Валме?!
— Марсель... — тихо сказал старик, когда смех Валме, обмелев, иссяк. — Что же там случилось на самом деле?
Валме поднял взгляд и честно ответил:
— Не знаю.
VI
После получаса молчания и нескольких чашечек шадди стало чуть легче. По крайней мере, способность размышлять вернулась вполне.
— Девяносто лет? — переспрашивал Валме, лихорадочно думая. Ректор Лаик кивал. — Умер в собственной постели? Надоров больше нет?
Кивок. Кивок.
— Выходцы?
— С тех пор, насколько мне известно — а я немного занимался этой темой, — выходцы больше не появлялись. После Излома вообще прекратились все хоть сколько-нибудь мистические события, ну, если не считать за таковые, конечно, сдохшую от «сглаза» корову у соседа...
Валме кивнул тоже — и поморщился.
— Так вы говорите, вы прыгнули в эту... дыру вчера? — уточнил старик, рассеянно глядя куда-то сквозь Марселя. — Но как же это возможно... Неужели мы чего-то не знаем о сущности времени...
Дыры не существует вот уже девяносто лет, и на ее месте уже успел смениться не один десяток поколений птичек или там кабанчиков, подумал Валме. Отправляться туда смысла нет. Поехать в какую-нибудь Ноху или Дору и хорошенько позвать Зою? Попробовать обязательно надо. Интересно, жив ли еще, если можно так выразиться о призраке, присной памяти Валтазар? И куда, любопытно было бы узнать, делась Рожа...
На башне ударил колокол, возвращая Марселя к насущному. Судя по всему, очнулся и Герард. Они посмотрели друг на друга.
— Что же нам с вами делать... — пробормотал старец. Валме пожал плечами.
— Съезжу в Олларию, покручусь, погляжу... Да, а что там с моим собственным родом, кстати?
— Главою сейчас Водемон, — рассеянно ответил Кальперадо, — несметные полчища ваших двоюродных внуков уже посетили при мне Лаик и еще посетят... Но вам нельзя ехать в таком виде! Да и вечереет...
Валме (уже, по совести, впрочем, не Валме, теперь этот титул небось носит какой-нибудь племянник в два раза старше его самого) нахмурился. Герард, видимо, уловив его настроение, вздохнул еще раз.
— Я прикажу подобрать вам что-нибудь из одежды. Коня и современных денег вам тоже дадут. А пока... Вы ведь не откажетесь перекусить?
VII
К Олларии Валме подъехал уже на закате. Медленно исчезающее за горизонтом солнце заливало розовым огнем новенькие светлые стены; стражники в незнакомой красивой форме спросили его имя, Марсель представился Готье Валмоном. Наверняка ведь хоть кого-нибудь из его многочисленных племянников так зовут?
Столица распахнулась перед ним блеском и шумом; несмотря на поздний час по мощеным улицам Олларии тек народ. Кареты и повозки, верховые аристократы и пешие мастеровые с красными лицами; крики торговок, улицы, площади, старые дома...
Марсель узнавал Олларию и одновременно не узнавал ее. Людской поток вынес его к Ружскому дворцу; дворец сиял, и гвардейцы в черном и золотом стояли в карауле. По мостовой прогромыхала телега, и серый трехлетка под Марселем дернулся, оттирая виконта к самой ограде; Марсель натянул поводья, усмиряя коня.
Город клубился вокруг него, растекался по переулкам и снова выплескивался на площадь, а Валме вдруг ощутил себя невыразимо лишним, каким-то несуществующим. Чувство было таким пронзительным, что все на миг стало полностью иллюзорным, и ему показалось, что он снова бредет в непроницаемой тьме бесконечного коридора, вдоль шершавой стены...
Серый переступил; звонко стукнули о булыжник подковы. Валме оскалился и дал жеребцу шенкелей. Не время расклеиваться, виконт!
К Нохе он подъехал уже в темноте. Аббатство казалось холодным и абсолютно неживым; интересно, где теперь проводят дуэли?.. Марсель спешился у коновязи, привязал коня; ворота оказались заперты, и на стук не отозвался никто. Валме пожал плечами и медленно пошел вдоль стены.
Влажная штукатурка под пальцами; темень, скалящийся в щель между крышами бледный месяц... Боковая калитка отозвалась ржавым стоном, открываясь; Марсель помедлил — так легко?..
Между плит двора пробивалась трава. Ноха была пуста и мертва, это стало понятно сразу. Под пронзительным взглядом месяца Валме прошел через боковой двор во внутренний и остановился.
— Зоя... — несколько неуверенно позвал он. — Капитан Гастаки!
Шорох ветра — и больше ничего.
За ночь Валме объехал еще несколько аббатств. Безрезультатно. Более того, в Доре у Марселя возникло, а затем все крепло и крепло чувство, будто бы в этом мире вообще больше нет волшебства. Будто все эти Рожи, Гарры, выходцы, дыры ему приснились — и поутру сгинули, как странный сон... Вот только сам-то он вполне настоящий!
Или все же...
Нет, сказал себе Марсель. Я подумаю об этом как-нибудь потом.
С первым лучом солнца городские ворота открылись, и Валме покинул Олларию.
VIII
Недолгий и некрепкий сон не принес отдыха; Марсель, проворочавшись в постели несколько часов, наконец сел на смятых простынях. В открытые высокие окна светило прохладное осеннее солнце.
...А ведь когда-то, совсем недавно, утреннее чудовище Герард врывался к нему в спальню, раздергивал портьеры и безобразно бодрым голосом возвещал, что день давно начался и Первый маршал ждет... Марсель провел пальцами по глазам и тоскливо усмехнулся. Первого маршала больше нет, и утреннего чудовища тоже, да и служба, надо понимать, подошла к концу. Валме вдруг понял, что абсолютно не знает, что ему делать дальше. Да-а-а, в такие переделки, чтоб не знать, что делать, он еще не попадал!
Мысль заставила собраться. Марсель встал, умылся; по аскетической привычке сам оделся в эти их странные современные тряпки. Впрочем, подумал он, поправляя воротник, нельзя сказать, что ему не идет...
В дверь постучали. Ректор приглашал Марселя к себе.
Герард ждал его за десертным столиком, на котором был накрыт легкий завтрак. Валме вдруг ощутил, что в животе предательски бурчит.
— Ну-с, юноша, — бодро начал старик и тут же осекся, чуть растерянно улыбаясь: — Так странно, не правда ли? Когда-то юношей был для вас я, а теперь вы в моих глазах выглядите не слишком-то старше наших лаикских воспитанников... Но к делу. Вы уже думали о том, чем займетесь дальше?
— Признаться... — Валме замолчал. Навестить семью? И растрезвонить факт своего возвращения непонятно откуда на весь Талиг, ведь сохранить это в тайне при таком количестве родственников попросту невозможно? Да и Водемон... Он был совсем юным в четырехсотом, получится ли ему объяснить?.. Или назваться чужим именем? Но чьим? Валме поморщился. Все-таки он привык к жизни дворянина... Написать в Ургот? Те, кто мог его знать, наверняка уже в Рассвете...
Герард, видимо, читая все его размышления по лицу, сочувственно кивнул.
— У меня есть к вам предложение, Марсель. По крайней мере, на первое время, пока вы не придумаете что-нибудь еще. Дело в следующем: наш преподаватель изящной словесности тяжело заболел и неделей ранее как раз уехал на зиму на Марикьяру. А мы, как назло, закрутились и не успели озаботиться поиском нового...
Валме понял.
— Вы предлагаете мне место ментора в Лаик?
Герард с улыбкой кивнул.
— Именно так. По меньшей мере, до Фабианова дня здесь никто не будет интересоваться, откуда вы взялись; имя мы вам дадим по родне моей жены... Ах да, вы же не знаете... — Старик улыбнулся. — В свое время я женился на одной очаровательной фрейлине из свиты урготской принцессы Елены. К сожалению, сама принцесса — а в последующем графиня Савиньяк — несколько лет назад покинула наш бренный мир...
— Графиня Савиньяк? — Вот теперь Марсель удивился.
— Да, принцесса Елена стала женой кансилльера Талига Лионеля Савиньяка, — покивал каким-то приятным воспоминаниям Герард. — Она была очень мудрой женщиной и, говорят, даже помогала супругу вести дела...
— А Алва? — вопрос вырвался сам собой, и Марсель едва не прикусил губу от досады. На что досада, правда, было непонятно — на то, что регенту не досталась такая замечательная жена? Или на то, что Валме вообще интересует, на ком там в итоге женился Рокэ?..
— Герцог Алва... — Кальперадо вздохнул. — Когда встал вопрос о женитьбе регента, герцог Алва официально объявил, что не может иметь детей, а потому жениться не видит смысла. Наследником был объявлен Салина, и после смерти Ворона титул Властителя Кэналлоа ушел к нему, а герб Алва был разбит...
Отчего-то сделалось больно. Марсель опустил глаза.
— Ну так вот, — преувеличенно бодрым тоном продолжил Герард, и Валме был ему за это благодарен. — Назовем вас дальним родственником моей супруги, ну, скажем, Марселем Вителли. Это объяснит и ваше странное появление в школе — урготов все считают немного чудаками, а уж мою родню... И даже то, что вы представились чужим именем, никого не удивит... — старик прыснул в кулак. — Что же до изящной словесности, это вам будет просто — унары как раз проходят сейчас поэзию времен Излома... А там подтянете по книгам.
Он стал вдруг очень серьезным; его прямой и открытый взгляд словно бы говорил: соглашайся. Это наилучшее из того, что ты можешь предпринять сейчас. Марсель снова взглянул на свои руки — и вдруг почувствовал себя так, словно из него выпустили всю кровь или весь воздух.
Возражать сил не нашлось.
IX
Лабиринт был бесконечен, но Марсель шел. Шел, цепляясь за стену, шел, поднимаясь и снова падая, шел вперед, в туман, к Алве, должен же он быть где-то здесь!.. Опаляющий жар, невыносимый холод, темнота — и алый пульсирующий свет; часы и дни, жажда, усталость, отчаяние...
Шершавая теплая стена под рукой вдруг исчезла, и Валме провалился в пустоту, обрушился вниз, покатился, обдирая ладони, колени... Каменный пол ударил, вышибая из груди весь воздух — и все замерло, а потом сквозь медленно утихающий звон в голове зазвучали далекие голоса.
— Я ждала тебя, мой король, — чей-то липкий, удовлетворенно улыбающийся голос; запах подгнивших лилий и стоячей воды...
— И вы ко мне с короной? Увольте! Без меня.
Насмешливый, но полный скрытой ярости, — и такой знакомый! — тон... Валме собрал в кулак остатки сил и поднялся — со второй попытки это даже удалось. Он снова двинулся вперед сквозь застилающий глаза красный туман.
— О нет, мой король, — сладкий и жаркий шепот невдалеке, — камни остановились, повинуясь твоей воле, и крысы обратили свой бег, но времена уже изменились, Властитель. Теперь я царствую и над тобой. Дай мне руку, мой король... Я так долго тебя ждала.
Эти слова словно бы отняли все силы; Валме ощутил, что еще немного — и он упадет. Ну же, давай, соберись...
Шаг. Клубящийся желтый туман медленно расступился. Еще шаг...
Они стояли друг напротив друга, совсем рядом; Марселю показалось, протяни он руку — и сможет коснуться такой знакомой узкой спины...
— Ты!
Синие и желтые глаза полыхнули одинаковым гневом; Валме обрушился на колени, чувствуя, как чужая воля оплетает его могильным холодом, и жизнь по капле начинает вытекать из жил и впитываться в холодные камни...
— Валме!
— Остановись, Властитель.
Марселю не повернуть головы, и поэтому он видит только окаменевшее лицо Рокэ, но это и к лучшему — женщину, преграждающую им путь, он не хотел бы встретить больше никогда, но, похоже, ее образ теперь будет вечно преследовать его во сне.
Если эта вечность у него будет. У них.
— Ах, как это романтично... — ее смех похож на зловонные пузыри над серной жижей, — прийти сюда за другом... И как глупо! Что скажешь, мой король?
Алва молчит, но Марсель чувствует в его молчании тихий звон натянутой до предела струны.
— Ну что ж... Ты так не желал со мной оставаться, что я, пожалуй, предложу тебе выбор. Я согласна забрать его, — Валме даже не надо смотреть, чтобы понять, куда сейчас указывает бледный гниющий палец. — Он станет моим королем, а ты отправишься наверх к своим живым...
Она издевается, вдруг четко понял Марсель. Я ей не нужен, ей просто забавно посмотреть, как Алва будет метаться перед выбором... Захотелось рассмеяться, но губы не повиновались. О нет, ты прогадала, дрянь. Рокэ Алва знает, кем стоит жертвовать и когда...
— О нет, сударыня, — Марсель мог бы поклясться, что Первый маршал ухмыляется. — Этот господин, насколько мне известно, тоже не горит желанием жениться.
Рокэ, что ты делаешь?! — он хотел крикнуть, но камни забрали и голос, и словно бы уже не было рук... — Рокэ!..
— Мы уйдем отсюда оба. Ты не помеха мне, Королева теней.
— Нет! — ее голос превратился в рык, и Лабиринт задрожал, пошли рябью стены; желтый туман нахлынул, забивая дыхание.
— Прочь. — Произнес где-то Алва, сверкнула синяя молния на клинке... А потом Валме словно бы со стороны, словно бы откуда-то сверху увидел — Рокэ стоит, высоко над головой воздев огненный, переливающийся всеми цветами радуги меч, и за его спиной — женщина в белых одеждах, тонкая ладонь на его плече; и какой-то мужчина в алом и золотом, и другой, темноволосый, и еще один...
Призраки стояли за его спиной, и сияние меча разгоралось все сильнее и сильнее, но Королева теней смеялась им в лицо, и простирала руки, скручивая тела туманом, словно сетями.
— Поздно! Ваши древние силы — ничто! Это мир принадлежит нам!
Нет, последней мыслью угасающего разума подумал Валме. Этот мир принадлежит еще и мне, и принцессе Елене, и Бонифацию с Матильдой, и Савиньякам, и юному Герарду; этот мир принадлежит нам, людям, и мы сможем, мы должны справиться со всей этой скверной, со всей это дрянью...
Мучительным, последним усилием он собрал оставшиеся крупицы воли — и поднялся, как поднимаются смертельно раненые псы, чтобы продолжать погоню. Шаг, и что-то красное капает на каменный пол и тут же впитывается в ненасытные плиты. Шаг — и вот уже чужое напряженное плечо под рукой, и ободряющие улыбки призраков, и слепящее, невыносимое сияние клинка, и предсмертный отчаянный вой корчащейся в синем огне скверны...
Лабиринт содрогнулся, будто огромное сердце — и вывернулся лепестками, и рассыпался, и все залил ровный, неживой, неотличимый от тьмы свет...
Марсель открыл глаза. Слабое утреннее солнце растекалось по комнате, высвечивало рассохшиеся балки на потолке, закопченую лампу, каменную кладку стен... Шпалеру со сценой псовой охоты. Стопку книг...
Лаик.
Сердце налилось свинцовой болью, и Валме прикрыл глаза.
X
В следующий раз Валме проснулся далеко заполдень; утреннее солнце скрылось, исчезло за тучами, и над Лаик светился и не грел обычный осенний день. 15-й день Осенних Молний 90-го года Круга Ветра. Даже не верится.
Марсель подошел к окну и посмотрел на старые тяжелые ели, на ухоженные змейки тропинок, на чуть волнующийся под ветром пруд... В его времена старое аббатство Лаик было куда более запущенным; сейчас, впрочем, оно и вовсе перестало быть аббатством. Высокая школа наук и искусств Лаик... Теперь здесь учатся два года и, выпускаясь, сразу имеют военный или гражданский чин. Оруженосцев больше нет, и даже немного жаль, но, с другой стороны, это был пережиток прошлого уже во времена Марселя. Хотя, надо признаться, было весело...
Валме улыбнулся, вспомнив особняк Рокслеев, вечно насупленное лицо Генри и кокетливый смех Дженнифер. Ничего этого больше нет...
Младший служащий принес расписания. Занятия изящной словесностью шли только у первого курса; ближайшее предполагалось завтра с утра. Марсель вздохнул и прилежно развернул перед собой список с планами занятий, но строчки очень быстро расплылись перед глазами. Тот сон... Имел ли он хоть какое-то отношение к действительности, или это разум Валме так стремится придать произошедшему хоть какой-то смысл? Ведь если Лабиринта не было...
Все было напрасно.
За окном только-только начинались сумерки, но Марселя снова неудержимо потянуло в сон. Он с трудом добрался до постели, рухнул на простыни и провалился в темноту.
С утра, стараясь не выронить книги и свитки, беспорядочной кучей хапнутые со стола, Валме спешил по коридору к нужной аудитории. Это же надо — первый урок, и проспать! И это при том, что он провалялся в постели часов пятнадцать!
Накануне Валме так и не прочитал ни единой строчки; мучительные размышления и попытки разбудить память привели только к головной боли. Пресловутый меч Раканов, призраки, похожие на мифических абвениев, картонная злодейка Королева выходцев... Слишком попахивает уличным театриком, чтобы быть правдой. С другой стороны, разве жизнь подчас не оказывается глупее самой идиотской пьесы?..
А вот и Северное крыло. Вторая дверь справа, если он не перепутал указания служащего... Валме перехватил поудобнее снова грозящие посыпаться на пол свитки и толкнул дверь ногой.
При его появлении унары встали; Марсель плюхнул свою ношу на кафедру и поднял глаза. Да, действительно, накануне в парке он видел младший курс; вот блондинчик, что указывал ему дорогу, а вот его похожий на Придда друг; молодые, довольно приветливые лица, человек пятнадцать, и тут и там мелькают щемяще знакомые фамильные черты...
— Здравствуйте, господа, — сказал Валме, обходя кафедру. — Я мэтр Вителли, буду преподавать вам изящную словесность вместо заболевшего мэтра Куна.
Унары поклонились.
— Садитесь.
Марсель разглядывал их лица, как разглядывают свежий портрет человека, которого не видел двадцать лет. Вот тут появились морщинки, здесь округлились плечи, сверкнула седина в волосах... Хорошо, что среди них нет моих собственных внучатых племянников, подумал Марсель.
— Итак, признаюсь вам честно, господа, я приехал только позавчера и совершенно не успел подготовиться к нашему с вами занятию, — он лучезарно улыбнулся. — Но господин ректор сказал, что на сей урок мэтр Кун уже что-то задавал вам?
— Мы должны были подготовить историческую справку о любом поэте эпохи Излома, зачитать его стихотворение и сделать краткий литературный анализ, — дисциплинированно поднявшись, ответил «Придд».
— Чудесно! — обрадовался Марсель. — Так мы и поступим: сегодня я буду слушать вас. И перед ответом представляйтесь, пожалуйста, заодно познакомимся.
«Придд» едва заметно улыбнулся, садясь, и Марселю вдруг почудилось что-то очень знакомое в выражении его неожиданно темных глаз — так иногда улыбался на королевских приемах капитан Королевской охраны. Неужто дом Савиньяков породнился с домом Волн?!
От этой мысли Валме едва не прыснул в кулак, но какой-то русоволосый высокий мальчик уже поднимался из-за своего стола, раскрывая свиток с работой.
Урок начался.
XI
— Унар Дэвид Лаптон. Я выбрал для анализа поэзию Валентина Придда, — начал юноша, выровняв наконец свои листки, — годы жизни: 380-й Круга Скал — 63-й Круга Ветра. Его «Изломная» поэзия представляет собой несколько стихотворений, написанных во времена Раканы. Также известно, что Валентин Придд был одним из авторов Суза-Музы графа Медузы — собирательного образа бунтовщика и хулигана, который в Изломные времена терроризировал узурпатора Альдо. Суза-Муза писал разного рода политические вирши, но я зачту вам триолет, о котором известно в точности, что он создан рукой Валентина Придда.
Подняться из глубин, поднять забрало,
Вздохнуть всей грудью, принимая бой
Как просто встать над смертью и судьбой —
Подняться из глубин, поднять забрало,
Отдать долги и стать самим собой,
Не позабыв о тех, кого не стало
Подняться из глубин, поднять забрало,
Вздохнуть всей грудью, принимая бой. *
Пронзительный голос юноши умолк, и Марсель даже вздрогнул, вырываясь из страшных воспоминаний. Оскверненная Раканом Оллария, темнота, грязь...
— Писано в ночь с 18-го на 19-й день Зимних Скал 400-го года Круга Скал перед легендарным освобождением Первого маршала Рокэ Алвы войсками Придда. В стихотворении, по-видимому, отражено совершение Приддом выбора стороны в войне с узурпатором Альдо. Лирический герой как бы выныривает из глубин предательства, в которых по каким-то обстоятельствам был вынужден находиться, и поднимает забрало, смело глядя в лицо своему врагу...
Врагу, подумал Валме, на мгновение переставая слушать юношу. Он сделал так много тогда — и так мало, этот храбрый маленький герцог... Интересно, как сложилась его судьба потом?
Следующими отвечали два похожих юноши, их имена были разными, но было совершенно очевидно, что они состоят в родстве. Прозвучали стихи какого-то паонского и агарисского поэтов, сразу же вылетевшие у Марселя из головы. Потом встал «Придд».
— Унар Вельтин Альт-Вельдер. — (Все-таки Придд, подумал Валме). — Я прочитаю вам стихи великого полководца, одного из знаменитейших маршалов Талига Лионеля Савиньяка. Годы жизни: 366-й Круга Скал — 34-й Круга Ветра. Считается, что стихотворение было написано на одном из перевалов во время Гаунасской кампании 400-го года.
О боги.
Не надо грязи.
Лик у войны и политики непригляден,
Дух безобразен.
В выигрыше всегда подлецы и мрази,
А победитель в седле — и в белом наряде.
О боги,
Тот, кто лжет ненамеренно,
Намного опасней того, кто владеет словом.
Если некому больше пройти по стезе Чужого,
Пусть идет тот, кто справится: как это верно, и...
Как не ново.
Здесь, где нет никого опаснее Леворукого,
Мы окружаем себя богами и слугами.
Бьем, держим лицо и приносим жертвы —
Ну-ка,
Вместо себя кого ты назначишь первым?
И ничего похожего на испуг.
Губы привыкли к отраве, к оправе — души.
Матушка... Гуси летят на юг,
Им до рамочки яд минувшего.
«Матушка! Здесь снежно и холодно, но это к лучшему».
— По моему личному мнению, — Альт-Вельдер поднял глаза, — в этом стихотворении отражена вся тяжесть ответственности, легшая в те времена на плечи маршала Савиньяка. Север был отрезан от Олларии, соседствующие державы, словно голодные псы, были готовы броситься и растерзать изнуренную смутой страну. Новая форма этого стихотворения говорит нам...
Да ты и сам поэт, подумал Валме. Задать им, что ли, к следующему разу принести собственные стихи?
За Альт-Вельдером ответили еще двое, а потом прозвонил колокол, возвещая короткий перерыв.
XII
После перерыва из-за стола поднялся весьма примечательный юноша: низенький, пухловатый, с ужасно вдохновенным и, как всегда бывает в таких случаях, несколько глупым выражением на лице.
— Унар Жан Ларак! Я прочитаю вам стихи величайшего поэта конца прошлого и начала нашего Круга — стихи Жиля Понси! — Каждую свою фразу юноша завершал патетическим выкриком, и Марсель едва сдержался, чтобы не засмеяться.
— Он возвышался надо мхом, — восторженно закатив глаза, взвыл Жан, —
Он возвышался надо мхом,
Не пряча раны,
Страдая сердцем и умом,
Неся изъяны.
Не отступив от своего!
И в буре черной
Из всех деревьев лишь его
Не вырвет с корнем...
Ответ для тех, кто образ мой
Порочит грубо:
Быль лучше срубленной сосной,
Чем гордым дубом!
Припечатав всех последними строчками, юноша гордо вскинул голову и по-орлиному обозрел аудиторию. О да, там было на что посмотреть. Унары, закрывая лица руками, беззвучно хохотали. Кто-то лежал на парте, кто-то утирал слезы, и даже безупречный Альт-Вельдер отвернулся к окну, подозрительно закусив губу... Валме и сам был близок к истерике.
— Великий поэт Жиль Понси явился достойным последователем величайшего поэта всех времен Марио Барботты и несомненно превзошел своего учителя! — заорал юноша, багровея. — Посмотрите на эту форму, на этот выкристаллизовавшийся наконец образ подрубленного пня...
Аудитория, как по команде, грохнула. Унаров, конечно, пришлось усмирять, а юношу успокаивать; после того, как все угомонились, ответили еще несколько мальчиков. Марсель смотрел на них, уже не слушая, и думал: как хорошо, что они не знают ужаса того Излома, о котором говорят. Как хорошо, что они знают о нем только по стихам и книгам...
«Вы становитесь сентиментальным, виконт», — сказал в его голове голос Алвы, и Марсель криво улыбнулся. Действительно, после этой дыры он все никак не придет в себя. Ну, подумаешь, дыра. Подумаешь, девяносто лет. Везде есть хорошенькие цветочницы, прекрасные куртизанки и хорошее вино. Валме не слишком весело ухмыльнулся и приготовился слушать следующего унара.
XIII
Юноша, поднявшийся последним, выглядел не слишком уверенно. Марселю была знакома такая порода — простоватые внешне, полненькие мальчики, легко краснеющие до выступающих слез; неисправимые романтики, неловкие чудаки...
— Унар Венсан Берхайм... — представился он, нервно сминая в ладонях тоненькую книжку формата ин-октаво в серой бумажной обложке. — Я хотел бы... рассказать аудитории об одной из самых неоднозначных фигур эпохи Излома... о поэте Марселе Валме.
Марселю удалось удержать лицо.
— Как вы, наверное, все знаете, в эпоху Излома Валме служил при Первом маршале Рокэ Алве капитаном для особых поручений... Осенью 400-го года он исчез... погиб при невыясненных обстоятельствах. Алва, тогдашний регент, объявил только, что поэт погиб как герой. Считается, что их связывала близкая дружба. До нас дошло множество разрозненных произведений за авторством Марселя Валме, но, как мне кажется, наибольший интерес представляет венок сонетов, который был начат еще в Фельпскую кампанию 399-го года. Доподлинно известно, что первый и тринадцатый сонеты написаны в Фельпе либо в Урготе, причем тринадцатый, судя по всему, был создан самым первым, и от него уже родился остальной венок; второй и третий предположительно написаны в Урготе, сонеты с пятого по седьмой относят ко временам Раканы, когда герцог Алва находился в плену у узурпатора, а Марсель Валме находился при дворе Альдо под именем урготского посла графа Ченизу.
Марсель на мгновение встретился взглядом с юным Альт-Вельдером; тот слегка приподнял бровь.
— Время и место написания оставшихся неизвестны, — продолжал Берхайм, — но литературоведы сходятся во мнениях, что все эти стихи были созданы в единый короткий период, так как они объединены общей темой — мотивами пропасти и лабиринта. Однако самое интересное в этом венке — это четырнадцатый сонет, — мальчишка перевел дыхание, воодушевленно блестя глазами.
«Четырнадцатый?» — Изумился Валме. — «Но я же его не дописал...»
— Долгое время считалось, что этот венок был закончен самим автором, однако блестящий фельпский историк литературы Меркурио Скварца двадцать лет назад выдвинул теорию, что этот четырнадцатый сонет — ни что иное, как позднейшая фальсификация, подлог... Стилистика его действительно несколько отличается от стилистики всего венка. Сейчас я вам его зачитаю.
— Я не был там. Нет, был — я там погиб...
Глухо стукнуло сердце.
XIV
Герард медленно шел по коридору Северного крыла. Из-за дверей доносились размеренные голоса менторов, волнующиеся — унаров. У аудитории «мэтра Вителли» Герард на секунду остановился, но все было в порядке; внутри кто-то высоким срывающимся тенором читал сонет. Строки показались Герарду знакомыми, но вспомнить, откуда они, он так и не успел — нагнавший ректора секретарь принялся выяснять что-то про планы и экзамены, и так, непрестанно болтая, довел его до кабинета, и водрузил на стол какие-то кипы бумаг...
Мда, подумал Герард, а ведь когда-то я сам вот так, вроде Мики, бегал с бумажками и сидел за книгами, и очень хотел нравиться Первому маршалу, а капитан Валме вечно морщился на мое времяпрепровождение и норовил затащить то в кабак, то в бордель...
Старик печально улыбнулся. Идея с менторством не так уж плоха; возможно, близкое по духу дело поможет Марселю освоиться в этом новом мире... А может, и нет. Может быть, капитан Валме будет искать другие выходы и найдет. Он ведь не из тех, кто сдается...
Строчка, подслушанная у кабинета, снова навязчиво завертелась в голове. «Я не был там. Нет, был...»
Дверь вдруг открылась, и Валме, несколько бледнее обычного, вошел в кабинет.
— Ну, как прошел ваш первый урок? — доброжелательно спросил Герард, хотя его сердце уже наполнилось каким-то тревожным предчувствием.
— Урок?.. Да, хорошо. Герард, скажите... Где... Где похоронен Рокэ Алва?
Старый парк был пронизан предзакатным осенним светом; в невысоких тучах желтая солнечная тень постепенно наливалась лиловым, и на фоне этой небесной фантасмагории голые ветви деревьев выглядели особенно ажурными, тонкими, хрупкими... Герард и сам не знал, зачем он вызвался сопровождать Валме к могиле регента. Может быть потому, что сам он не бывал здесь уже давно; но кто-то явно бывает, кто-то, конечно, следит — у мраморного постамента лежат свежие цветы, и увядшие листья сметены с дорожек...
Марсель опередил его, ускоряя шаги; остановился перед громадой памятника, посмотрел вверх. Герард против воли снова подумал — что за отношения связывали Первого маршала Рокэ Алву и его капитана для особых поручений? Первого маршала Рокэ Алву, у которого до самого конца жизни толком не было друзей...
И будто бы в ответ — слова пришли из ниоткуда, из самых дальних глубин памяти; пришли и зазвучали, дополняя собой это хмурое небо, этот промокший парк, эту одинокую фигуру человека перед холодным мрамором...
Я не был там. Нет, был — я там погиб.
Я сгнил, перебродил и встал из пепла.
И с каждым днем во мне росла и крепла
Тоска о большем. Ширились круги,
Захлестывая правых и молчащих,
Живые камни, мертвая вода —
Кто от нее очнется в настоящем,
Тот сердцем канет в бездну навсегда.
И неизбежность смерти, может быть —
Тот страх, что нас сумел разъединить.
И рок, губивший все, чего касался...
Печаль в бокалах красного вина.
А правда там, где в пропасти окна
Мой старый парк цветенье кружит вальсом.
Четырнадцатый сонет, подумал Герард.
А Марсель Валме стоял перед памятником, чуть запрокинув голову, и ветер с Данара гладил его по волосам.
Тоненькая книжка формата ин-октаво, забытая рассеянным унаром Берхаймом на столе
Марсель Валме
Венок сонетов
399–400 гг. Круга Скал
Есть у любви сестра, белы ее одежды,
Сердец не затворить. Печати не стереть.
Под множеством имен ее узнали прежде:
Кто испытал любовь, обязан... умереть.
©
I
Мой старый парк цветенье кружит вальсом...
Какая блажь — идти наперекор,
Когда несет потомков приговор
По ветру одинокого скитальца!
О, как влекут волшебные напевы!
Нежна, как грудь красавицы, волна...
Забуду ли иные времена
В плену безмозглой птице-рыбо-девы?
О, черный день, где буду я отвергнут,
Где милый образ обратится в пену —
Зачем же длить агонию невзгод?!
Пой в сердце, шторм! там — юность не проходит,
Там, наконец-то, буду я свободен,
Там ветки вишен — белы круглый год...
II
Там ветки вишен белы круглый год,
Красавицы мудры, мадонны строги,
И посылают им благие боги
Благие лозы ночи напролет.
Такие, чтобы пригубил — и пьяный...
Я пьян, я пьян... Я болен, может быть?
Есть время ждать, и время уходить,
И время, что залечивает раны.
Есть время любоваться на закат,
Есть время бить — и время бить в набат,
Но нынче каждый миг наперечет.
Я покидаю свой оазис сонный,
Земля любви — земля, где нет влюбленных:
Там боли нет, и время не течет.
III
Там боли нет, и время не течет,
Иль смертным не постичь его теченье —
Как не постичь банальному мышленью
Какая блажь тебя туда влечет!..
Что ж, утекли в туман огни столицы,
И локоны, и пенье на заказ,
О, в клетках оболваненные птицы!
Я буду с вами, но не в этот раз.
Мне ясно то, к чему был слеп годами:
Мир есть душа, и в ней, как в анаграмме,
Для каждого, кто до конца не сдался,
Скрыт вечный сад, где вечно живо счастье,
Врата судьбы, распахнутые настежь —
Ты не был там. Нет, был... Ты там остался.
IV
Ты не был там. Нет, был... Ты там остался.
Споткнулась золотая колесница —
И к сердцу протянулись точно пальцы
Ее осей отравленные спицы.
Не отвести нацеленный удар,
Не укротить проклятые стихии —
И нет, не для того сошел с пути я,
Чтоб отступить, как пуганый унар:
Пусть ты уйдешь, но нет — не в эту пропасть!
Мне ненавистны ненависть и робость,
И мир, в котором ночь светлее дня!..
Пусть я уйду, но страшным приговором
Умрут слова, неправедность которых
Я повторял без ложного огня.
V
Я повторял без ложного огня
В речах соблазна лирику измены —
В том храме, где прогнили даже стены,
Свою звезду нетронутой храня.
Боль изнутри — но золото снаружи,
Одно с другим сложилось: два плюс два,
И стали не важней узора кружев
Интриги, опасенья и слова...
Глаза Гальтарских Рож слегка косили,
А я был слеп, и, значит, был бессилен,
Кромсая век на чистые листы.
Но если нет пути честней и выше —
Кто за меня строку мою допишет,
Застыв на миг у гибельной черты?
VI
Застыв на миг у гибельной черты,
Судьба и смерть отступят от разгадки:
Мосты порою призрачны и шатки,
Но все же это именно мосты.
Боярышник укроет склеп пустой,
Скрывая верность — и хотя сомненья
Простительны певцу садов весенних,
Что мне сказать? Мир болен немотой...
Как падает на душу иней ранний,
Так сумрак лет, отравленных молчаньем,
Остывшим пеплом ляжет на cледы.
И путь над пеплом так смертельно тонок.
И, как и ты, я слез не знал с пеленок.
Не отступлюсь... Не отступись и ты.
VII
Не отступлюсь. Не отступись и ты,
Когда сдирает солнце позолоту,
Когда от марш-парада тянет в рвоту,
А маски безобразны и пусты —
Для тех, кто мир обрел среди войны,
Уж лучше путь незримый и свободный,
Чем душный свод, где негодяи модны,
А в Винной мгле не разглядеть вины!
Где правят бал пороки, муть и сопли
И та рука, что образ твой и облик
Рисует, воспевая и казня...
Какое сочетанье — «бездна света»!
Я одинокий пес у бездны этой...
Броня победы — страшная броня.
VIII
Броня победы — страшная броня.
Ее богини в сказках безголовы,
Ее сетям не сохнуть без улова,
Ее рабам не выдохнуть ни дня.
Ее империй корни солоны,
Но где плоды? Смотри — кругом руины.
Здесь пировали и сгибали спины,
А нынче крысы жмутся у стены...
Но не бегут покуда с корабля:
Излом Эпох - дуреет даже тля
В предчувствии хорошего обеда.
Вперед, пока не рухнула стена!
Да, у ошибки велика цена —
Но что стоит за ней и за победой?
IX
Но что стоит за ней и за победой,
Не разглядеть, пока над миром ночь —
И мне уже блаженно все равно,
Каким она закончится рассветом!
Самообмана полны мед и плеть.
Одно лишь точно мне сейчас известно:
Какой бы ни сложилась эта песня —
Я ни о чем не стану сожалеть.
Под пенье птиц в тени лозы и вишни
Я выпью за тебя в моем саду,
Когда в него, быть может, попаду,
И выплесну все то, что мнилось... лишним.
Все то, что было светом, болью, бредом —
Что я ищу, опять стремясь по следу.
X
Что я ищу, опять стремясь по следу?
По нити ритма, по наскальным мхам —
Неведомо всеведущим богам,
Пока мне самому ответ неведом.
Что я найду, ступив через порог —
Живое сердце, ройю в рукояти?..
Не знают Леворукий и Создатель.
Финал открыт, еще не вышел срок...
Но этот срок все ближе, все яснее:
Я, может быть, сдаваться не умею,
Или плясать на острие иглы —
И, может быть, я буду нем и слаб, но
Передо мной откроется внезапно
Вход в лабиринт среди забытых глыб.
XI
Вход в лабиринт среди забытых глыб
Я равно жажду и страшусь увидеть:
Каких чудес полна твоя обитель?
Каких чудовищ выжженной золы?
Бросая вызов сгинувшим богам,
И принимая битву раз за разом...
Сестра любви как прежде синеглаза,
Как прежде беспощадна к смельчакам.
Но в черный час, когда свершатся сроки,
В нас примет вечность только сны и строки
Неявное не сгинет никогда.
И пусть нам не спастись из лабиринта,
Разрушены на уровне инстинкта
Решетки рук, молчанья города.
XII
Решетки рук, молчанья города,
Запретные ландшафты тела мира...
Остыть и сотворить себе кумира
Я не сумел, и вновь пришел сюда.
Зияет ночь открытой черной пастью,
Есть жертва - жить... и жертва — потерять.
И если смерть придет тебя обнять,
Пусть молния разит тугие снасти,
Пусть ошибется с выбором старуха,
Раз глухи небеса на оба уха!
Мне не близки послушные стада.
Я не солдат, я спутник и поэт,
И вот строка, в которой правды нет:
Твоя обитель святостью горда.
XIII
Твоя обитель святостью горда?..
Я видел, небеса над ней так ясны —
Но жизнь меня влечет потоком властным,
И пусть бегут презренные года,
Мне не избыть ни славы, ни суда
Средь поединков и объятий страстных,
И лишь намеком, смутным и опасным,
Меня смущает память иногда:
Мечта, виденье, сон о дальнем лете —
Причудливы воспоминанья эти,
Как винных лоз изысканный изгиб.
Я помню сад, исполненный загадок,
Где аромат цветов печально сладок...
Я не был там. Нет — был. Я там погиб.
XIV
Я не был там. Нет, был — я там погиб.
Я сгнил, перебродил и встал из пепла.
И с каждым днем во мне росла и крепла
Тоска о большем. Ширились круги,
Захлестывая правых и молчащих,
Живые камни, мертвая вода —
Кто от нее очнется в настоящем,
Тот сердцем канет в бездну навсегда.
И неизбежность смерти, может быть —
Тот страх, что нас сумел разъединить.
И рок, губивший все, чего касался...
Печаль в бокалах красного вина.
А правда там, где в пропасти окна
Мой старый парк цветенье кружит вальсом.
Ключ
Мой старый парк цветенье кружит вальсом.
Там ветки вишен белы круглый год,
Там боли нет, и время не течет —
Ты не был там... Нет, был. Ты там остался.
Я повторял без ложного огня,
Застыв на миг у гибельной черты:
Не отступлюсь. Не отступись и ты!
Броня победы — страшная броня.
...Но что стоит за ней и за победой?
Что я ищу, опять стремясь по следу,
Вход в лабиринт среди забытых глыб?
Решетки рук, молчанья города —
Твоя обитель святостью горда...
Я не был там. Нет, был — я там погиб.
_______
*Единственное стихотворение В. В. Камши, которое мы решили использовать в нашем тексте как есть.
@темы: ОЭ