Замок Васспард. Арно Сэ, Валентин Придд, юные спруты: «Кто-то же должен воспитать твоих братьев людьми? — Если ты о себе, то, боюсь, выйдут только олени, а с тремя мне никак не справиться».
Пишет Гость:
29.06.2012 в 13:49
Исполнение второе
1) У автора было читать дальше"два пакетика травы, 75 ампул мескалина..." Ладно, у автора были высокая температура, полбутылки шотландского виски и немножко свободного времени. Результат, как говорится, налицо
2) Автор тварил без беты, поэтому готов единолично собрать обширную коллекцию обуви по поводу отсутствия точек, запятых, обоснуя, логики и здравого смысла
3) На всякий случай: автор любит всех - канон, фанон, ВВК, фанатов, собратьев-фикрайтеров,собратьев-фикридеров и тд. и тп. Закон об авторском праве автор любит в жесткой форме, поэтому не претендует ни на суан. Автор робко надеется только на то, что в угол не запинают и там не съедят. По крайней мере, сразу
1.
читать дальшеС самого утра всё пошло наперекосяк. Я почувствовал это, едва проснувшись и бросив взгляд на часы. Дворецкий давно должен был разбудить меня, отдернуть тяжелые шторы, впустив в комнату неяркий солнечный свет, и подать в постель большую чашку горячего, крепкого, ароматного, восхитительного, желанного шадди. Конечно же, с молоком. И свежим номером «Сплетен Талига». Разумеется, Робер Эпине мог назвать своё издание и как-нибудь по-другому, но все-таки он был хорошим человеком. И я его понимал.
Так вот, вместо всей этой привычной для меня благодати, я лежал в одиночестве в темной комнате – без Марка, без шадди, без периодики, и размышлял. Поразмышляв еще минут десять, тщетно подергав шелковый шнур и смирившись с мыслью, что придется все же заняться этим вопросом, я выполз из-под шерстяного одеяла, завернулся в теплый халат и, прихватив шпагу, потащился на кухню. По дороге с третьего этажа на первый я обошел весь замок – на всякий случай, мало ли что… Дети спали.
За окнами царила серая северная зима, а в самом здании, похоже, не было, кроме нас, никого. Не могу сказать, что у меня душа ушла в пятки – в послевоенные годы случались странности и почище. И всё же под ложечкой поселился неприятный устойчивый холодок.
Первым делом я, конечно, кое-как растопил плиту, заварил нечто, по вкусу отдаленно напоминающее любимый напиток, и проверил, хорошо ли выходит клинок из ножен. Оружие в руки я не брал с того момента, как покинул торжествующие ряды регулярной армии нашего государства. Война опостылела мне во всех её проявлениях, я с трудом дотянул до победного конца, принял какой-то орден и тихо отчалил в родовое гнездо. Даже не помню, чем меня тогда наградили – откровенно говоря, я и награду толком не рассмотрел, кинул в шкатулку и пошел заниматься своими делами. Не до того мне было, честное слово… К сожалению, оказалось, что конец войны вовсе не означал конца всяческих неприятностей, которые так и посыпались одна за другой.
Вот и сегодняшнее утро обещало стать гн… грустным. По большому счету, я даже не удивился, когда услышал стук в парадную дверь – громкий, настойчивый, непрерывный. Кто-то колотил кулаками так, словно за ним гнались Зверь, Твари, выходцы и воскресший Альдо Ракан для коллекции. Ну, насчет Зверя и Тварей я не волновался – маловероятно, что Они пойдут на такой риск, господин в белых штанах в наши края не заглядывал – прецедентов до сих пор не случалось, а вот выходцы… Они теперь ко всем являться могут – не только к родным или убийцам.
Поразмыслив, я зажал под левой мышкой стандартный набор из свечей и рябиновых веток, в руку взял чашку с обжигающе-горячей коричневой сладкой бурдой, и – со шпагой наголо в другой руке – пошел открывать. В Талиге всегда рады гостям. Заметно, не правда ли?
За дверью обнаружилась метель, а в ней – дрожащий, злой и растерянный теньент Сэ, который, правда, к концу войны успел-таки стать капитаном. Успел ли он при этом поумнеть? Не знаю. Лично я – сомневался.
- Ты как здесь? – не тратя времени на формальную вежливость, поинтересовался я.
- Понятия не имею, - клацнул зубами южанин. – Шел, споткнулся, упал, очнулся – Васспард.
С минуту мы молча глазели друг на друга. Он с нескрываемой завистью пялился на мой теплый халат, а я, изучая кружевные манжеты на его легкой рубашке, всё еще надеялся, что – обойдётся.
- Вы сошли с ума, виконт, - я сделал последнюю попытку удержать ускользающую реальность в границах разумного.
- Ничуть, - мрачно ответствовал он. И посмотрел мне прямо в глаза.
Я узнал этот взгляд – и покрылся холодным потом.
Я узнал этот взгляд.
Взгляд человека, который не властен более над собой, человека, который осознает всю абсурдность происходящего с ним, всю невероятность, неправдоподобность и кажущуюся нереальность. Но противиться этому – не в силах. Это был взгляд Жертвы. Взгляд, в котором страх сливался с тоской, а надежда – с отчаянием, и волны безумия захлестывали жалкие крохи оставшихся здравых мыслей.
Это был взгляд обреченного человека – человека, про которого п и ш у т.
Я посторонился и пропустил его внутрь. Я же не изверг.
~ * ~ * ~
URL комментария1) У автора было читать дальше"два пакетика травы, 75 ампул мескалина..." Ладно, у автора были высокая температура, полбутылки шотландского виски и немножко свободного времени. Результат, как говорится, налицо
2) Автор тварил без беты, поэтому готов единолично собрать обширную коллекцию обуви по поводу отсутствия точек, запятых, обоснуя, логики и здравого смысла
3) На всякий случай: автор любит всех - канон, фанон, ВВК, фанатов, собратьев-фикрайтеров,собратьев-фикридеров и тд. и тп. Закон об авторском праве автор любит в жесткой форме, поэтому не претендует ни на суан. Автор робко надеется только на то, что в угол не запинают и там не съедят. По крайней мере, сразу
1.
читать дальшеС самого утра всё пошло наперекосяк. Я почувствовал это, едва проснувшись и бросив взгляд на часы. Дворецкий давно должен был разбудить меня, отдернуть тяжелые шторы, впустив в комнату неяркий солнечный свет, и подать в постель большую чашку горячего, крепкого, ароматного, восхитительного, желанного шадди. Конечно же, с молоком. И свежим номером «Сплетен Талига». Разумеется, Робер Эпине мог назвать своё издание и как-нибудь по-другому, но все-таки он был хорошим человеком. И я его понимал.
Так вот, вместо всей этой привычной для меня благодати, я лежал в одиночестве в темной комнате – без Марка, без шадди, без периодики, и размышлял. Поразмышляв еще минут десять, тщетно подергав шелковый шнур и смирившись с мыслью, что придется все же заняться этим вопросом, я выполз из-под шерстяного одеяла, завернулся в теплый халат и, прихватив шпагу, потащился на кухню. По дороге с третьего этажа на первый я обошел весь замок – на всякий случай, мало ли что… Дети спали.
За окнами царила серая северная зима, а в самом здании, похоже, не было, кроме нас, никого. Не могу сказать, что у меня душа ушла в пятки – в послевоенные годы случались странности и почище. И всё же под ложечкой поселился неприятный устойчивый холодок.
Первым делом я, конечно, кое-как растопил плиту, заварил нечто, по вкусу отдаленно напоминающее любимый напиток, и проверил, хорошо ли выходит клинок из ножен. Оружие в руки я не брал с того момента, как покинул торжествующие ряды регулярной армии нашего государства. Война опостылела мне во всех её проявлениях, я с трудом дотянул до победного конца, принял какой-то орден и тихо отчалил в родовое гнездо. Даже не помню, чем меня тогда наградили – откровенно говоря, я и награду толком не рассмотрел, кинул в шкатулку и пошел заниматься своими делами. Не до того мне было, честное слово… К сожалению, оказалось, что конец войны вовсе не означал конца всяческих неприятностей, которые так и посыпались одна за другой.
Вот и сегодняшнее утро обещало стать гн… грустным. По большому счету, я даже не удивился, когда услышал стук в парадную дверь – громкий, настойчивый, непрерывный. Кто-то колотил кулаками так, словно за ним гнались Зверь, Твари, выходцы и воскресший Альдо Ракан для коллекции. Ну, насчет Зверя и Тварей я не волновался – маловероятно, что Они пойдут на такой риск, господин в белых штанах в наши края не заглядывал – прецедентов до сих пор не случалось, а вот выходцы… Они теперь ко всем являться могут – не только к родным или убийцам.
Поразмыслив, я зажал под левой мышкой стандартный набор из свечей и рябиновых веток, в руку взял чашку с обжигающе-горячей коричневой сладкой бурдой, и – со шпагой наголо в другой руке – пошел открывать. В Талиге всегда рады гостям. Заметно, не правда ли?
За дверью обнаружилась метель, а в ней – дрожащий, злой и растерянный теньент Сэ, который, правда, к концу войны успел-таки стать капитаном. Успел ли он при этом поумнеть? Не знаю. Лично я – сомневался.
- Ты как здесь? – не тратя времени на формальную вежливость, поинтересовался я.
- Понятия не имею, - клацнул зубами южанин. – Шел, споткнулся, упал, очнулся – Васспард.
С минуту мы молча глазели друг на друга. Он с нескрываемой завистью пялился на мой теплый халат, а я, изучая кружевные манжеты на его легкой рубашке, всё еще надеялся, что – обойдётся.
- Вы сошли с ума, виконт, - я сделал последнюю попытку удержать ускользающую реальность в границах разумного.
- Ничуть, - мрачно ответствовал он. И посмотрел мне прямо в глаза.
Я узнал этот взгляд – и покрылся холодным потом.
Я узнал этот взгляд.
Взгляд человека, который не властен более над собой, человека, который осознает всю абсурдность происходящего с ним, всю невероятность, неправдоподобность и кажущуюся нереальность. Но противиться этому – не в силах. Это был взгляд Жертвы. Взгляд, в котором страх сливался с тоской, а надежда – с отчаянием, и волны безумия захлестывали жалкие крохи оставшихся здравых мыслей.
Это был взгляд обреченного человека – человека, про которого п и ш у т.
Я посторонился и пропустил его внутрь. Я же не изверг.
~ * ~ * ~
Пишет Гость:
29.06.2012 в 14:51
2.
читать дальшеШагнув за порог, первым делом он выдернул из рук недопитый шадди и надолго прилип к моей чашке. Хорошо, хоть не влез в мой халат. Я поморщился – вот они, гигиена и воспитание. Все-таки я был прав : парнокопытные не меняются. Ну и что теперь делать? Вот какие кошки его вообще сюда принесли? Что он сделал такого, что навлек на себя этот ужас? Или – что сделал я?..
Строго говоря, это не было такой уж редкостью. Это было скорее Проклятием. Теперь в народе даже острили, что Первый маршал всех им и заразил. Половым путем, как же иначе.
Шутки шутками, однако, количество подобных случаев неуклонно росло. Сначала никто не обращал на это внимания, поэтому даже трудно сказать, когда именно это началось.
Война закончилась, отгремели фанфары, отзвучали заупокойные, и примерно об эту пору… стали исчезать люди. Вот только что человек был на месте, занимался своим делом – и вдруг буквально растворялся в воздухе. Без следа. Внезапно обнаруживался Враг знает где: словно в дурмане. Творил Враг знает что. Враг знает с кем. Враг знает зачем. А потом – всё прекращалось. Так же внезапно. Оставались только память об этом кошмаре, жгучее чувство стыда и – конечно же – слухи.
«Пропаданцы» вступали в немыслимые до этого связи, женились, убивали, предавали, мучили других и мучились сами, делали чудовищные вещи, сходили с ума, кончали с собой и прочее-прочее-прочее. Находясь, как правило, в полном сознании – и даже осознании – всего, что происходило, они были бессильны что-либо изменить. Остальные вовлеченные – тоже. У кого-то дело ограничивалось вполне невинными историями, кто-то с головой погружался в Закат, а кому-то «везло» на повторение прошлых смертей и ошибок… Когда всё заканчивалось, последствия, по крайней мере, видимые, сходили на нет. Заживали все раны, воскресали убитые, возвращались к покинутым женам неверные мужья, бросая невольных любовников и любовниц, герои вновь становились героями, узники выходили из тюрем – и все дружно делали вид, что ничего не случилось. Только в глаза друг другу после этого смотреть уже не могли. В послевоенном Талиге теперь вообще редко встречались взглядами – без особой нужды.
По взгляду и ставился диагноз.
Это могло продолжаться год, а могло и минуту. Но за минуту отсутствия можно было стать и убийцей, и трупом. Шансы были примерно равны.
Человек просыпался утром и не знал, почему его супруги нет дома. Может быть, она в саду. Может быть, на поле битвы. Или в постели герцога Алва. Или вообще на леднике – коченеет себе потихонечку, не оставив ему даже прощального письма.
Может быть, она вернется завтра, а может быть – никогда…
Собственно, когда Робер Эпине начал выпускать свои «Сплетни», страна впервые за долгое время вздохнула с едва заметным облегчением. Главное было – дожить до понедельника. Дотянуть. Не сорваться. Как-нибудь дотерпеть.
Во-первых, гениальный издатель придал происходящему хоть какое-то подобие приличного вида. Ну, сплетни и сплетни… Не проклятие же, не кошмар наяву и не жуткая неизвестная болезнь… Так, досужая болтовня, мало ли слухов… За это экс-пособнику Таракана разом простили все его грехи. А во-вторых, теперь благодаря ему раз в неделю мы все имели шанс узнать хоть что-то о судьбе своих близких.
Если жена пропадала в пятницу вечером, то в понедельник с утра вполне можно было прочесть, что «г-жа У., блондинка среднего роста, 35 лет, супруга барона Н. и племянница адмирала Ф., мать троих детей, была замечена в субботу во дворце в обществе Первого маршала. После приема они зашли в покои регента и не показывались до сих пор».
Всех дам, как правило, находили у Алвы. И если бы только дам…
Я вообще не знаю, как он держался все это время. И надолго ли его хватит – не знаю тоже. Я даже не знаю, надолго ли хватит меня…
Впрочем, это было не самое страшное. Иногда бывало и хуже. Иногда такие «прогулки» приносили людям не только беды и муки. Иногда они дарили воплощение заветных желаний, реализацию основной – даже тайной – мечты… Они возвращали жизнь ушедшим, любовь – отверженным, смелость – трусам и радость – горюющим. На день. На год. Или, как я уже говорил, на минуту. И когда всё заканчивалось, с этим надо было как-то жить дальше. С этим как-то – подумайте – жить. С тем, как все могло бы быть, но – увы…
Здесь и начиналось настоящее сумасшествие. Распадались семьи. Рушились судьбы. Иссякала вера. Возрождалось древнее зло. Тела не хоронили неделями. Ждали, что оживут.
Описать не могу, какой букет ощущений я пережил, когда впервые узнал о том, что в Торке видели Джастина… Тогда мы еще не знали, что прошлое изменить невозможно. По крайней мере, насовсем.
Понятия не имею, почему мы все до сих пор не сошли с ума или не поперевешались. Наверное, потому что началось это именно после войны. После войны мы все особенно сильно хотели жить.
И еще потому, что появилась эта Теория. Сначала кто-то кинул идею, что Слово имеет Силу. Потом кто-то сказал, что Мысль – материальна. Следом за ним еще один грамотей записал оформленную в Слова Мысль – и добился ничтожного Результата. После этого началось повальное увлечение письменностью. Пробовали-то многие, но получалось – у единиц. И получалось, как правило, жалкое подобие того, что было задумано. Да и то не сразу. Впрочем, их, конечно же, всех казнили, но делу это не помогло.
Официальная религия не могла предложить даже такого дурацкого объяснения – она продолжала валить всё на Создателя. Которому, если говорить откровенно, с моей точки зрения, уже давным-давно было на нас наплевать. И я в своем вынужденном атеизме был, к сожалению, не одинок.
В конце концов, все разрешилось к взаимному неудовлетворению сторон: кардинал на глазах мрачно молчащей паствы предал опасную ересь анафеме, а паства, разойдясь по домам, положила в самые тайные и темные углы жилищ чистый лист Бумаги, Чернильницу и Перо. И также то, что имела в доме дорогого и ценного: украшения, антиквариат, старинные реликвии и прочие амулеты. На худой конец, просто яблоко или кусочек сахара, либо головку сыра. Всё, кроме денег. Деньги – по неизвестным причинам – считались табу.
В самых бедных семьях, где зачастую не нашлось бы и двух пар порядочной обуви, по углам теперь были спрятаны перья, чернильницы и бумага. И что-нибудь еще.
Дары.
Для Них.
Тех, Кто Пишет.
URL комментариячитать дальшеШагнув за порог, первым делом он выдернул из рук недопитый шадди и надолго прилип к моей чашке. Хорошо, хоть не влез в мой халат. Я поморщился – вот они, гигиена и воспитание. Все-таки я был прав : парнокопытные не меняются. Ну и что теперь делать? Вот какие кошки его вообще сюда принесли? Что он сделал такого, что навлек на себя этот ужас? Или – что сделал я?..
Строго говоря, это не было такой уж редкостью. Это было скорее Проклятием. Теперь в народе даже острили, что Первый маршал всех им и заразил. Половым путем, как же иначе.
Шутки шутками, однако, количество подобных случаев неуклонно росло. Сначала никто не обращал на это внимания, поэтому даже трудно сказать, когда именно это началось.
Война закончилась, отгремели фанфары, отзвучали заупокойные, и примерно об эту пору… стали исчезать люди. Вот только что человек был на месте, занимался своим делом – и вдруг буквально растворялся в воздухе. Без следа. Внезапно обнаруживался Враг знает где: словно в дурмане. Творил Враг знает что. Враг знает с кем. Враг знает зачем. А потом – всё прекращалось. Так же внезапно. Оставались только память об этом кошмаре, жгучее чувство стыда и – конечно же – слухи.
«Пропаданцы» вступали в немыслимые до этого связи, женились, убивали, предавали, мучили других и мучились сами, делали чудовищные вещи, сходили с ума, кончали с собой и прочее-прочее-прочее. Находясь, как правило, в полном сознании – и даже осознании – всего, что происходило, они были бессильны что-либо изменить. Остальные вовлеченные – тоже. У кого-то дело ограничивалось вполне невинными историями, кто-то с головой погружался в Закат, а кому-то «везло» на повторение прошлых смертей и ошибок… Когда всё заканчивалось, последствия, по крайней мере, видимые, сходили на нет. Заживали все раны, воскресали убитые, возвращались к покинутым женам неверные мужья, бросая невольных любовников и любовниц, герои вновь становились героями, узники выходили из тюрем – и все дружно делали вид, что ничего не случилось. Только в глаза друг другу после этого смотреть уже не могли. В послевоенном Талиге теперь вообще редко встречались взглядами – без особой нужды.
По взгляду и ставился диагноз.
Это могло продолжаться год, а могло и минуту. Но за минуту отсутствия можно было стать и убийцей, и трупом. Шансы были примерно равны.
Человек просыпался утром и не знал, почему его супруги нет дома. Может быть, она в саду. Может быть, на поле битвы. Или в постели герцога Алва. Или вообще на леднике – коченеет себе потихонечку, не оставив ему даже прощального письма.
Может быть, она вернется завтра, а может быть – никогда…
Собственно, когда Робер Эпине начал выпускать свои «Сплетни», страна впервые за долгое время вздохнула с едва заметным облегчением. Главное было – дожить до понедельника. Дотянуть. Не сорваться. Как-нибудь дотерпеть.
Во-первых, гениальный издатель придал происходящему хоть какое-то подобие приличного вида. Ну, сплетни и сплетни… Не проклятие же, не кошмар наяву и не жуткая неизвестная болезнь… Так, досужая болтовня, мало ли слухов… За это экс-пособнику Таракана разом простили все его грехи. А во-вторых, теперь благодаря ему раз в неделю мы все имели шанс узнать хоть что-то о судьбе своих близких.
Если жена пропадала в пятницу вечером, то в понедельник с утра вполне можно было прочесть, что «г-жа У., блондинка среднего роста, 35 лет, супруга барона Н. и племянница адмирала Ф., мать троих детей, была замечена в субботу во дворце в обществе Первого маршала. После приема они зашли в покои регента и не показывались до сих пор».
Всех дам, как правило, находили у Алвы. И если бы только дам…
Я вообще не знаю, как он держался все это время. И надолго ли его хватит – не знаю тоже. Я даже не знаю, надолго ли хватит меня…
Впрочем, это было не самое страшное. Иногда бывало и хуже. Иногда такие «прогулки» приносили людям не только беды и муки. Иногда они дарили воплощение заветных желаний, реализацию основной – даже тайной – мечты… Они возвращали жизнь ушедшим, любовь – отверженным, смелость – трусам и радость – горюющим. На день. На год. Или, как я уже говорил, на минуту. И когда всё заканчивалось, с этим надо было как-то жить дальше. С этим как-то – подумайте – жить. С тем, как все могло бы быть, но – увы…
Здесь и начиналось настоящее сумасшествие. Распадались семьи. Рушились судьбы. Иссякала вера. Возрождалось древнее зло. Тела не хоронили неделями. Ждали, что оживут.
Описать не могу, какой букет ощущений я пережил, когда впервые узнал о том, что в Торке видели Джастина… Тогда мы еще не знали, что прошлое изменить невозможно. По крайней мере, насовсем.
Понятия не имею, почему мы все до сих пор не сошли с ума или не поперевешались. Наверное, потому что началось это именно после войны. После войны мы все особенно сильно хотели жить.
И еще потому, что появилась эта Теория. Сначала кто-то кинул идею, что Слово имеет Силу. Потом кто-то сказал, что Мысль – материальна. Следом за ним еще один грамотей записал оформленную в Слова Мысль – и добился ничтожного Результата. После этого началось повальное увлечение письменностью. Пробовали-то многие, но получалось – у единиц. И получалось, как правило, жалкое подобие того, что было задумано. Да и то не сразу. Впрочем, их, конечно же, всех казнили, но делу это не помогло.
Официальная религия не могла предложить даже такого дурацкого объяснения – она продолжала валить всё на Создателя. Которому, если говорить откровенно, с моей точки зрения, уже давным-давно было на нас наплевать. И я в своем вынужденном атеизме был, к сожалению, не одинок.
В конце концов, все разрешилось к взаимному неудовлетворению сторон: кардинал на глазах мрачно молчащей паствы предал опасную ересь анафеме, а паства, разойдясь по домам, положила в самые тайные и темные углы жилищ чистый лист Бумаги, Чернильницу и Перо. И также то, что имела в доме дорогого и ценного: украшения, антиквариат, старинные реликвии и прочие амулеты. На худой конец, просто яблоко или кусочек сахара, либо головку сыра. Всё, кроме денег. Деньги – по неизвестным причинам – считались табу.
В самых бедных семьях, где зачастую не нашлось бы и двух пар порядочной обуви, по углам теперь были спрятаны перья, чернильницы и бумага. И что-нибудь еще.
Дары.
Для Них.
Тех, Кто Пишет.
Пишет Гость:
29.06.2012 в 15:01
3.
читать дальшеНа часах было одиннадцать. Мы сидели на кухне, завернувшись каждый в своё: я – в милый сердцу старый халат, Сэ – в принесенное из комнаты одеяло. В плите догорало полено, на столе остывали вино со специями и две отбивные.
Я ворошил тихо тлеющие угли, он жевал вчерашний чуть прихваченный сухостью хлеб. Мы молчали…
- У тебя есть?.. – это было первое, что он сказал, оторвавшись, наконец, от чашки с увечным недоваренным шадди, еще там, на пороге гостиной.
Он не договорил, но я его понял. Прекрасно понял. Поднялся к себе за одеялом, ключом – и мы направились прямиком в забытый богами подвал.
Сэ был чуть выше меня ростом, а, кроме того, мне жутко не хотелось украшать любимую вещь хлопьями сажи, поэтому я сказал, чтобы он взял в коридоре факел. В самом деле, по его милости я влип в грандиозные неприятности. От него и так, кроме двух старших братьев, никакой пользы отечеству. Пусть хоть тяжести мне тут потаскает.
Он потянулся к креплению на стене, ворот рубашки сместился, и в неверном пляшущем свете я получил подтверждение своих подозрений. По тонкой серебряной цепочке скользнул и вновь исчез под тканью кулончик – Перо. Изумительно красивая филигрань.
Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Эории, Лучшие Люди, олларианцы… А туда же. Хотя иначе – откуда бы он узнал?
Я мог найти дорогу в подвале даже в полной темноте и с закрытыми глазами. «Этого» тоже можно было не бояться – по крайней, пока. Пока он еще относительно нормален. Переход в опасную фазу у «пропаданцев» чаще всего сопровождался стремительно прогрессирующей потерей адекватности вкупе с резким скачком двигательной или речевой активности. Виконт же плелся по лабиринту медленно и преимущественно молчал.
Тем не менее, по мере приближения к цели, я ощутил растущую тревогу – нервы как будто бы ныли, чесались, а в животе – перекручивались клубком. Не выдержав, я сунул руку в карман и крепко сжал маленькую золотую фигурку – так, что края изящной Чернильницы врезались в мгновенно вспотевшую ладонь. Вроде бы помогло, отпустило… Я покосился на своего спутника. Он, в принципе, пока что держался молодцом. Только губы слегка побелели. Всё-таки правильно я отдал факел ему. Сажа сажей, но огонь дарует уверенность. Слабенькую иллюзию защиты. Хотя бы тем, кто еще не «пропадал» так, как я, – и не понял, какая, в сущности, чепуха все эти наши примитивные методы…
Пока в дальнем углу я отодвигал в сторону кучу антикварного хлама и открывал потайную дверь, Сэ прошелся вдоль холодных, местами влажных стен – не рискуя, впрочем, слишком отдаляться от меня и слишком приближаться к старому камню.
Он щурил черные, как уголь, глаза, в самой глубине которых тлела едва заметная опасная искра, и внимательно осматривал каждый метр. Я догадался, что он там ищет. Вспомнил об этом – и меня передернуло.
Иногда Его замечают в темных пятнах плесени на мокрой стене… Иногда – в густом тумане, иногда – в неверных голодных тенях… Некоторым Он снился. Многие Его слышали, но большинство никогда не признается в этом. Те, кто встречался с Ним наяву, вряд ли уже когда-нибудь расскажут подробности.
Мне хватило одного раза – даже вспоминать не хочу, каково это было. Такое, знаете ли, к откровенности как-то не располагает. Его вообще всуе поминать ни к чему. Особенно в таких ситуациях, как наша. Накличешь еще… Тогда неприятности приобретут не просто феноменальный масштаб, но и непредсказуемо фатальный характер.
Я открыл проход в потайную комнату и негромко присвистнул – Сэ крутнулся на месте, как ужаленный, побелев не только губами, но и лицом. Бедняга… Непуганный, значит, еще. Те, кто хоть раз в жизни слышали тихий-тихий тоненький скрип рассохшегося старого дерева, вплетенный в расстроенные повизгивания нижнего регистра, - не перепутают его больше ни с чем.
Я вошел внутрь, следом протиснулся Савиньяк, нервно оглядываясь на оставшуюся за спиной темноту и крепко вцепившись в немилосердно коптящий факел.
В углу крохотной комнатенки стоял накрытый куском серого бархата стол. Натюрморт на столе почти ничем не отличался от сотен тысяч таких натюрмортов – в любом жилище любого края нашей поистине многострадальной страны. Бумага, Чернильница и Перо. И – Подарки.
Первым делом, мы осмотрели Бумагу. Ничего. Никакой пыли, грязи, порванных и мятых краев – и тем более (слава Богам!), никаких пятен. Чернила мирно покоились в золотом чреве Чернильницы и, похоже, даже не думали покидать свою обитель. А ведь, говорят, перед особенно крупными катаклизмами…
- … они переливаются через край, и оставляют на Бумаге чернильные пятна, в очертаниях которых можно узнать…
Я очнулся от гипнотического шепота и ткнул впавшего в транс виконта локтем в бок. Сэ моргнул раз, другой, вздохнул чуть глубже – и вспыхнувшая было безумная искра в глазах снова приугасла. Плохой симптом. Очень плохой.
Я сглотнул. Надо отсюда выбираться. В темноте, в глухом подвале стоящего на отшибе поместья, наедине с «пропаданцем»… Создатель меня сохрани… И Абвении тоже.
- Нет, ты совсем сдурел, что ли! – Зашипел я на него. – Нашел, где вспоминать! И – о чем!
- Извини… - Он приуныл и, желая искупить вину рвением, сунул нос в Чернильницу, благоговейно приподняв тяжелую крышку.
- Я менял чернила на прошлой неделе.
- Ясно.
Потом мы исследовали Перо. Оно не было сломанным, и не затупилось, и кончик его не производил впечатления погрызенного – нет, к нашему счастью, Перо тоже было в порядке. Значит, была и надежда.
Ведь все говорят, что когда кончик Пера будто бы замусолен, это страшный и гибельный знак. Это значит, что Те, Кто Пишет… Они… Они злятся. Не могут решить, что же с вами такое сделать. Колеблются, сомневаются, выбирают… И, когда Они, наконец, выберут, ничего хорошего вам не светит. Долгие раздумья не доводят до добра. Это точно.
- Ну, похоже, у нас всё же есть шанс… - Мне искренне хотелось, чтобы он в это поверил. И еще больше хотелось, чтобы в это поверил я сам.
Сэ протянул руку к Подаркам – провел пальцем вдоль лезвия кинжала, коснулся крупного фиолетового камня, в глубине которого вспыхнул отраженный мириадами внутренних граней огонь.
- Не жалко?
Я пожал плечами. Ничуть. Нет смысла в Новом Времени дорожить Старыми Долгами.
Точно так же, мне было не жаль и награды – того самого ордена, который я не глядя стянул с шеи и бросил в шкатулку, а шкатулку принес сюда, на этот вот стол, сразу по возвращении из столицы. Я не придавал большого значения тому, за что мне его вручили, а уж ройи, жемчуг и что-то там такое еще – ценил и того меньше. Если Им нравится – пусть берут.
Оставлять Им какие-либо продукты я тем более находил бессмысленным и неумным. Яблоки гнили, сахар подтекал, сыр плесневел, а ведь все говорят, что Дары непременно должны быть свежими и нарядными. Иначе – беда. Лазать сюда через день ради изменения божественного рациона я не хотел. Довольно было и того, что раз в месяц приходилось менять Чернила.
От себя я добавил еще пачку прекрасного, самого лучшего шадди, который смог найти на всем Побережье. Если у Них есть хоть намек на хороший вкус – или на чувство юмора – Они это оценят…
- Я бы на Их месте обязательно оценил. – Савиньяк перевел взгляд с шадди на медленно умирающий факел. – Может, уже пойдем?
Мы вышли из комнаты, закрыли дверь, завалили её историческим хламом. Сейчас это была уже почти ненужная предосторожность, оставшаяся от прежних, погрязших в безумии лет. Сейчас официальная церковь смотрела сквозь пальцы, потому и расплодились исподтишка все эти кулоны, браслеты, сережки и прочие ювелирные изыски на три известные темы: Перо, Чернильница и Бумага. А раньше… Раньше за такое вполне можно было угодить на виселицу. Или в тюрьму – надолго, если не навсегда.
Однако, потом стали «пропадать» не только обыватели и, разумеется, героический Первый маршал, но и прочие уважаемые и нужные люди: адмирал, вице-адмирал, экстерриор, кансилльер, супрем… Пришлось отменять указы. А уж когда «это» случилось с канонизированным ныне Сильвестром и безвременно почившей Её Величеством Катари , решившими вдруг восстать на недельку из праха и навести во дворце свои – неожиданно аморальные – порядки… В общем, говорят, что отлитый из золота миниатюрный листок Бумаги теперь таскает под одеждой сам кардинал.
Правда, и сторонники новой веры тоже малость поприутихли – а то раздавались ведь голоса, орущие, что Они, Те, Кто Пишет, жаждут кровавых – человеческих! – жертв.
В итоге сошлись на том, что Чернила олицетворяют в данном случае кровь. Нельзя сказать, чтобы я был так уж и не согласен. Те, для кого и кровь – всего лишь чернила, водились, с моей точки зрения, не только на небесах…
URL комментариячитать дальшеНа часах было одиннадцать. Мы сидели на кухне, завернувшись каждый в своё: я – в милый сердцу старый халат, Сэ – в принесенное из комнаты одеяло. В плите догорало полено, на столе остывали вино со специями и две отбивные.
Я ворошил тихо тлеющие угли, он жевал вчерашний чуть прихваченный сухостью хлеб. Мы молчали…
- У тебя есть?.. – это было первое, что он сказал, оторвавшись, наконец, от чашки с увечным недоваренным шадди, еще там, на пороге гостиной.
Он не договорил, но я его понял. Прекрасно понял. Поднялся к себе за одеялом, ключом – и мы направились прямиком в забытый богами подвал.
Сэ был чуть выше меня ростом, а, кроме того, мне жутко не хотелось украшать любимую вещь хлопьями сажи, поэтому я сказал, чтобы он взял в коридоре факел. В самом деле, по его милости я влип в грандиозные неприятности. От него и так, кроме двух старших братьев, никакой пользы отечеству. Пусть хоть тяжести мне тут потаскает.
Он потянулся к креплению на стене, ворот рубашки сместился, и в неверном пляшущем свете я получил подтверждение своих подозрений. По тонкой серебряной цепочке скользнул и вновь исчез под тканью кулончик – Перо. Изумительно красивая филигрань.
Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Эории, Лучшие Люди, олларианцы… А туда же. Хотя иначе – откуда бы он узнал?
Я мог найти дорогу в подвале даже в полной темноте и с закрытыми глазами. «Этого» тоже можно было не бояться – по крайней, пока. Пока он еще относительно нормален. Переход в опасную фазу у «пропаданцев» чаще всего сопровождался стремительно прогрессирующей потерей адекватности вкупе с резким скачком двигательной или речевой активности. Виконт же плелся по лабиринту медленно и преимущественно молчал.
Тем не менее, по мере приближения к цели, я ощутил растущую тревогу – нервы как будто бы ныли, чесались, а в животе – перекручивались клубком. Не выдержав, я сунул руку в карман и крепко сжал маленькую золотую фигурку – так, что края изящной Чернильницы врезались в мгновенно вспотевшую ладонь. Вроде бы помогло, отпустило… Я покосился на своего спутника. Он, в принципе, пока что держался молодцом. Только губы слегка побелели. Всё-таки правильно я отдал факел ему. Сажа сажей, но огонь дарует уверенность. Слабенькую иллюзию защиты. Хотя бы тем, кто еще не «пропадал» так, как я, – и не понял, какая, в сущности, чепуха все эти наши примитивные методы…
Пока в дальнем углу я отодвигал в сторону кучу антикварного хлама и открывал потайную дверь, Сэ прошелся вдоль холодных, местами влажных стен – не рискуя, впрочем, слишком отдаляться от меня и слишком приближаться к старому камню.
Он щурил черные, как уголь, глаза, в самой глубине которых тлела едва заметная опасная искра, и внимательно осматривал каждый метр. Я догадался, что он там ищет. Вспомнил об этом – и меня передернуло.
Иногда Его замечают в темных пятнах плесени на мокрой стене… Иногда – в густом тумане, иногда – в неверных голодных тенях… Некоторым Он снился. Многие Его слышали, но большинство никогда не признается в этом. Те, кто встречался с Ним наяву, вряд ли уже когда-нибудь расскажут подробности.
Мне хватило одного раза – даже вспоминать не хочу, каково это было. Такое, знаете ли, к откровенности как-то не располагает. Его вообще всуе поминать ни к чему. Особенно в таких ситуациях, как наша. Накличешь еще… Тогда неприятности приобретут не просто феноменальный масштаб, но и непредсказуемо фатальный характер.
Я открыл проход в потайную комнату и негромко присвистнул – Сэ крутнулся на месте, как ужаленный, побелев не только губами, но и лицом. Бедняга… Непуганный, значит, еще. Те, кто хоть раз в жизни слышали тихий-тихий тоненький скрип рассохшегося старого дерева, вплетенный в расстроенные повизгивания нижнего регистра, - не перепутают его больше ни с чем.
Я вошел внутрь, следом протиснулся Савиньяк, нервно оглядываясь на оставшуюся за спиной темноту и крепко вцепившись в немилосердно коптящий факел.
В углу крохотной комнатенки стоял накрытый куском серого бархата стол. Натюрморт на столе почти ничем не отличался от сотен тысяч таких натюрмортов – в любом жилище любого края нашей поистине многострадальной страны. Бумага, Чернильница и Перо. И – Подарки.
Первым делом, мы осмотрели Бумагу. Ничего. Никакой пыли, грязи, порванных и мятых краев – и тем более (слава Богам!), никаких пятен. Чернила мирно покоились в золотом чреве Чернильницы и, похоже, даже не думали покидать свою обитель. А ведь, говорят, перед особенно крупными катаклизмами…
- … они переливаются через край, и оставляют на Бумаге чернильные пятна, в очертаниях которых можно узнать…
Я очнулся от гипнотического шепота и ткнул впавшего в транс виконта локтем в бок. Сэ моргнул раз, другой, вздохнул чуть глубже – и вспыхнувшая было безумная искра в глазах снова приугасла. Плохой симптом. Очень плохой.
Я сглотнул. Надо отсюда выбираться. В темноте, в глухом подвале стоящего на отшибе поместья, наедине с «пропаданцем»… Создатель меня сохрани… И Абвении тоже.
- Нет, ты совсем сдурел, что ли! – Зашипел я на него. – Нашел, где вспоминать! И – о чем!
- Извини… - Он приуныл и, желая искупить вину рвением, сунул нос в Чернильницу, благоговейно приподняв тяжелую крышку.
- Я менял чернила на прошлой неделе.
- Ясно.
Потом мы исследовали Перо. Оно не было сломанным, и не затупилось, и кончик его не производил впечатления погрызенного – нет, к нашему счастью, Перо тоже было в порядке. Значит, была и надежда.
Ведь все говорят, что когда кончик Пера будто бы замусолен, это страшный и гибельный знак. Это значит, что Те, Кто Пишет… Они… Они злятся. Не могут решить, что же с вами такое сделать. Колеблются, сомневаются, выбирают… И, когда Они, наконец, выберут, ничего хорошего вам не светит. Долгие раздумья не доводят до добра. Это точно.
- Ну, похоже, у нас всё же есть шанс… - Мне искренне хотелось, чтобы он в это поверил. И еще больше хотелось, чтобы в это поверил я сам.
Сэ протянул руку к Подаркам – провел пальцем вдоль лезвия кинжала, коснулся крупного фиолетового камня, в глубине которого вспыхнул отраженный мириадами внутренних граней огонь.
- Не жалко?
Я пожал плечами. Ничуть. Нет смысла в Новом Времени дорожить Старыми Долгами.
Точно так же, мне было не жаль и награды – того самого ордена, который я не глядя стянул с шеи и бросил в шкатулку, а шкатулку принес сюда, на этот вот стол, сразу по возвращении из столицы. Я не придавал большого значения тому, за что мне его вручили, а уж ройи, жемчуг и что-то там такое еще – ценил и того меньше. Если Им нравится – пусть берут.
Оставлять Им какие-либо продукты я тем более находил бессмысленным и неумным. Яблоки гнили, сахар подтекал, сыр плесневел, а ведь все говорят, что Дары непременно должны быть свежими и нарядными. Иначе – беда. Лазать сюда через день ради изменения божественного рациона я не хотел. Довольно было и того, что раз в месяц приходилось менять Чернила.
От себя я добавил еще пачку прекрасного, самого лучшего шадди, который смог найти на всем Побережье. Если у Них есть хоть намек на хороший вкус – или на чувство юмора – Они это оценят…
- Я бы на Их месте обязательно оценил. – Савиньяк перевел взгляд с шадди на медленно умирающий факел. – Может, уже пойдем?
Мы вышли из комнаты, закрыли дверь, завалили её историческим хламом. Сейчас это была уже почти ненужная предосторожность, оставшаяся от прежних, погрязших в безумии лет. Сейчас официальная церковь смотрела сквозь пальцы, потому и расплодились исподтишка все эти кулоны, браслеты, сережки и прочие ювелирные изыски на три известные темы: Перо, Чернильница и Бумага. А раньше… Раньше за такое вполне можно было угодить на виселицу. Или в тюрьму – надолго, если не навсегда.
Однако, потом стали «пропадать» не только обыватели и, разумеется, героический Первый маршал, но и прочие уважаемые и нужные люди: адмирал, вице-адмирал, экстерриор, кансилльер, супрем… Пришлось отменять указы. А уж когда «это» случилось с канонизированным ныне Сильвестром и безвременно почившей Её Величеством Катари , решившими вдруг восстать на недельку из праха и навести во дворце свои – неожиданно аморальные – порядки… В общем, говорят, что отлитый из золота миниатюрный листок Бумаги теперь таскает под одеждой сам кардинал.
Правда, и сторонники новой веры тоже малость поприутихли – а то раздавались ведь голоса, орущие, что Они, Те, Кто Пишет, жаждут кровавых – человеческих! – жертв.
В итоге сошлись на том, что Чернила олицетворяют в данном случае кровь. Нельзя сказать, чтобы я был так уж и не согласен. Те, для кого и кровь – всего лишь чернила, водились, с моей точки зрения, не только на небесах…
- Хочешь, скажу, какие у меня там Подарки?
Я вздрогнул. Настолько неожиданно это прозвучало. Дорогу-то я отыскивал по привычке, а про Савиньяка почти совсем и забыл. Даже забыл, что он теперь - моя потенциальная смерть. Или моя потенциальная жертва. «Пропаданец»… Хотя «пропаданец» - тоже человек. Ничто человеческое ему не чуждо. По крайней мере, пока к опасной фазе дело не подошло.
Так что – почему бы и нет? Другой вопрос, что Алтари вообще и Подарки в частности считались все же вещами личного плана. Не каждый готов показать кому-то еще, чем он дорожит и что для него важно. Не каждый ведь так цинично предложит Богам в качестве отступного то, в чем давно не нуждается сам.
- У меня там…
Шляпа. Сейчас он скажет «шляпа» - и я умру в муках, не дождавшись развязки. Смерть от смеха - не из приятных, если начистоту.
Ан нет, все поистине примитивно: мамины письма, первая награда, пистолет и шпага. Потомственный военный, что говорить…
- А у Эмиля – бутылка «Девичьих слёз», дамский корсет и подкова на счастье…
Странно, что не вся полковая конюшня… И не все знакомые куртизанки… Бедная Франческа…
Ну-ну. Слушаем дальше.
- А у Лионеля… - Он на секунду замялся, и я навострил уши: любопытно, какие же тайны скрывает загадочный Ли. – А у Лионеля там раньше тоже что-то было… Но что именно – я узнать не успел, а после того, как он в прошлый раз так «пропал»… - к а к именно в прошлый раз так «пропал» старший брат-Савиньяк, знали, благодаря сердобольному Роберу, весь Талиг и половина государств сопредельных. – Он… убрал оттуда всё, что там было… И сказал, что с этими… делиться больше ничем не намерен…
Сэ замедлил шаг и вдруг замолчал. А я подумал, что зря я тут, видимо, так расслабился – бдительность утратил, позволил ему разболтаться и вообще. И еще я подумал, что Талиг и сопредельные государства знают, похоже, далеко не всю историю последней графской «прогулки». Хорошо, если половину. Граф скрытен, а Эпине не всесилен, в конце-то концов. И еще я подумал, что у нас очень… правильный кансилльер. Ни суана врагу. Как же мне нравится ход его, без сомнения, крамольных мыслей…
- А у мамы… серьги с изумрудами – память об… об отце. И наши детские… одеяльца. Самые первые. Такие смешные… -Он опять замолчал и внезапно остановился. – Как ты думаешь, у Них… Тех, Кто Пишет… есть дети?
Я уставился на него в изумлении и случайно заглянул прямо в глаза. Ну конечно. Так я и знал. Никогда, никогда нельзя забывать, с кем имеешь дело! Что я думаю, что я думаю! Я думаю, что надо двигать отсюда на солнечный свет – он их все же немного отрезвляет. И чем скорее, тем лучше. А что до Богов, то никого у Них нет. Ни детей, ни родителей, ни любимых. Иначе Они были бы к нам куда более милосердны.
Но ничего этого я ему, разумеется, не сказал. Просто взял за плечо и толкнул в направлении выхода.
Факел погас, когда оставалась еще треть пути до нужной нам двери. Сэ судорожно вздохнул и вцепился в мою руку. Я обернулся на звук и в глубокой, кромешной тьме различил две ярко мерцающие точки… Не помню, куда забилась в этот момент моя грешная душа. Помню только, что тащил его за собой сквозь нагромождения бесценного барахла на предельной для человека в халате скорости – и очень, очень, ОЧЕНЬ боялся оглянуться. Или споткнуться. Или запутаться.
И не успеть.
Я вздрогнул. Настолько неожиданно это прозвучало. Дорогу-то я отыскивал по привычке, а про Савиньяка почти совсем и забыл. Даже забыл, что он теперь - моя потенциальная смерть. Или моя потенциальная жертва. «Пропаданец»… Хотя «пропаданец» - тоже человек. Ничто человеческое ему не чуждо. По крайней мере, пока к опасной фазе дело не подошло.
Так что – почему бы и нет? Другой вопрос, что Алтари вообще и Подарки в частности считались все же вещами личного плана. Не каждый готов показать кому-то еще, чем он дорожит и что для него важно. Не каждый ведь так цинично предложит Богам в качестве отступного то, в чем давно не нуждается сам.
- У меня там…
Шляпа. Сейчас он скажет «шляпа» - и я умру в муках, не дождавшись развязки. Смерть от смеха - не из приятных, если начистоту.
Ан нет, все поистине примитивно: мамины письма, первая награда, пистолет и шпага. Потомственный военный, что говорить…
- А у Эмиля – бутылка «Девичьих слёз», дамский корсет и подкова на счастье…
Странно, что не вся полковая конюшня… И не все знакомые куртизанки… Бедная Франческа…
Ну-ну. Слушаем дальше.
- А у Лионеля… - Он на секунду замялся, и я навострил уши: любопытно, какие же тайны скрывает загадочный Ли. – А у Лионеля там раньше тоже что-то было… Но что именно – я узнать не успел, а после того, как он в прошлый раз так «пропал»… - к а к именно в прошлый раз так «пропал» старший брат-Савиньяк, знали, благодаря сердобольному Роберу, весь Талиг и половина государств сопредельных. – Он… убрал оттуда всё, что там было… И сказал, что с этими… делиться больше ничем не намерен…
Сэ замедлил шаг и вдруг замолчал. А я подумал, что зря я тут, видимо, так расслабился – бдительность утратил, позволил ему разболтаться и вообще. И еще я подумал, что Талиг и сопредельные государства знают, похоже, далеко не всю историю последней графской «прогулки». Хорошо, если половину. Граф скрытен, а Эпине не всесилен, в конце-то концов. И еще я подумал, что у нас очень… правильный кансилльер. Ни суана врагу. Как же мне нравится ход его, без сомнения, крамольных мыслей…
- А у мамы… серьги с изумрудами – память об… об отце. И наши детские… одеяльца. Самые первые. Такие смешные… -Он опять замолчал и внезапно остановился. – Как ты думаешь, у Них… Тех, Кто Пишет… есть дети?
Я уставился на него в изумлении и случайно заглянул прямо в глаза. Ну конечно. Так я и знал. Никогда, никогда нельзя забывать, с кем имеешь дело! Что я думаю, что я думаю! Я думаю, что надо двигать отсюда на солнечный свет – он их все же немного отрезвляет. И чем скорее, тем лучше. А что до Богов, то никого у Них нет. Ни детей, ни родителей, ни любимых. Иначе Они были бы к нам куда более милосердны.
Но ничего этого я ему, разумеется, не сказал. Просто взял за плечо и толкнул в направлении выхода.
Факел погас, когда оставалась еще треть пути до нужной нам двери. Сэ судорожно вздохнул и вцепился в мою руку. Я обернулся на звук и в глубокой, кромешной тьме различил две ярко мерцающие точки… Не помню, куда забилась в этот момент моя грешная душа. Помню только, что тащил его за собой сквозь нагромождения бесценного барахла на предельной для человека в халате скорости – и очень, очень, ОЧЕНЬ боялся оглянуться. Или споткнуться. Или запутаться.
И не успеть.